Делянка — двести метров туда и двести же обратно. И они, мамкины дети, проходят ее до обеда без перекуров. Норма — пятьдесят кубометров. Тракторист только успевает чекера цеплять за стволы и оттаскивать лесины на склад. Как бы хорошо после смены в баньку-то сходить! А где она? До ближайшей бани — семь верст до небес и все лесом.
Вот хозяин мне и говорит:
— Александрыч, давай построим зекам баню. Ты можешь?
Что толку мочь? Сметы нет, денег на нее ни копейки нет, труб нет, сварочных аппаратов тоже нет… Нет электродов, запорной арматуры, краски, заслонок, котла… Один лес. Того вволю. Тайга штабелей.
Но отвечаю:
— Могу. Но только мне нужна полная свобода действий и бригада. Бригаду я наберу сам.
— Добро.
Надо десять человек — я набрал тридцать, которым невмочь на лесоповале или не хотят работать принципиально. Не думали, как и я, что на поселении такая каторга. Шли на поселение отдохнуть, а там грязь до пупа, и менты с собаками в лес тебя гонят.
В зонах многие прикрывались от тяжелой работы тем, что давали нужному человеку четвертной. В основном это люди из блататы, которые имели деньги с воли. Они у тебя числятся, а на работу не ходят. Чай попили, покурили, спать изволили. А срок идет. И я в месяц, кроме зарплаты, имел еще пятьсот рублей — три зарплаты вольного инженера какого-нибудь КБ. Хватало на краску и на гвозди, и себе оставалось.
Кому-то, вероятно, не понравится, что я брал со своих бригадников деньги. Но не я придумал зоны, не я придумал законы, по которым она живет: сегодня плачу я, завтра, возможно, будут платить мне. Отдых в Сочи дороже стоит, но так ли уж он необходим, как здесь, на лесоповале — вопрос. Да и я не столько люблю деньги, сколько люблю, чтоб они у меня были.
И они у меня были в этом таежном краю. На гарниры хватало. Потому что зона не кормила и все из продуктов нужно было покупать на свои "бабки". Но фраер думал, что в "малине", а проснулся — жопа в глине.
И вот мы строим чисто подпольную баню — благое дело! Нет проекта, утвержденного крутыми архитекторами, нет сметы и непонятно, на какие шиши отстраивается она из пахучего дерева. Но она утвердилась на земле. Она тридцать метров длиной и четыре шириной. По бокам справа и слева чаны, трубопроводы с вентилями и водогрейный котел — металлическая бочка, а в нее заливается вода. Топливо солярка или дрова.
Такие же водогрейные бочки стояли в лесу для разогрева тракторов. Из леса приезжает по двести — триста человек, и всем должно хватать кипятку.
Я послал маме денег. Прилетела родная, как на крыльях. Видит: все хорошо, и я, вроде бы, на свободе. И она решила, что свобода мне опасна:
— Делай, что хочешь, — говорит, — но женись! Мне уже шестьдесят, здоровье никудышное, зубы выпали, сердце прибаливает… Я больше к тебе никогда не приеду…
Я и не понял, о чем это "никогда"… Мы ведь думаем, что мама будет всегда, хотя и знаем, что люди не вечны.
Снисходительно думал, что ей присоветовал кто-то женить меня, чтоб остепенился. А может быть, захотела увидеть внуков. Сколько ж можно ее мучить! И я сказал:
— Хорошо, мама… Будь спокойна…
Мне было тридцать пять лет. Я не курил. Не пил, в том понимании, которое существует на Руси.
Шел 1977 год.
Глава двадцатая. Женитьба — не напасть
Чтобы ездить в столицу Коми город Сыктывкар, мне выдали так называемый "волчий билет". Он существенно отличается не только от известного всем заячьего, но и от привычной "формы два". А здесь и этой корочки хватало. К ней командировочное — настоящее, заметьте — удостоверение. Поездки в стольный град занимали обычно три дня: сутки туда, сутки на закупку, и обратно тоже сутки. Для молодого мужика из леса две ночи в столице — это подарок.
Еду я в Сыктывкар в очередной раз. Останавливаюсь в гостинице "Центральная". Делаю свои закупки и начинаю вплотную думать о знакомстве с какой-нибудь хорошенькой девушкой. Кабаки открыты, деньги пищат. Но кабацким девушкам цена грош. И я набираю номера телефонов наугад. Где-то неопределенно мнутся, где-то делают вид, что не помнят. И вот слышу один очаровательный, окающий по-северному девичий говорок. Я говорю:
— Это Коля. Вы меня, наверное, не помните, а я вас помню. Даже номер телефона ваш раздобыл. Отчего бы нам не встретиться прямо сегодня вечером и не сходить в ресторан?
Она:
— Ой, мне в институт…
И такая простота, материнская какая-то простота и бесхитростность в этих словах, что я столь же бесхитростно говорю: