На другой день она мне помогала чуть не до вечера эти банки с краской таскать, шпаклевку, гвозди. Отвезли мы все это на вокзал в камеры хранения и — умывай руки. То есть приводи себя в порядок перед визитом к родителям невесты. Одет я был вполне прилично: костюм, галстук, свежая сорочка. Пошли.
Смотрю — дом в самом центре города, напротив кинотеатра, который называется не-то "Елки-палки", не то "Лес", а на их языке "Парма". Заходим, и я вижу на вешалке в прихожей офицерские шинели. Вижу белые кашне под парадную шинель, фуражки, папаху! Ёлки, думаю, палки, думаю: куда я попал и где мои чемоданы! И здесь менты!
Я шепчу Ирине: — А кто твой батька-то?
А батька-то, оказалось, бывший военный комиссар Усть-Вымского района Коми АССР Владимир Дмитриевич Савенков, именно того района которому подконтрольны Микунь с его пересылкой, а значит, и все зоны и поселения, так называемой микуньской ветки.
С одной стороны, совсем неплохо, если готовить себя к "мирной жизни". А с другой стороны, — какой же здравомыслящий подполковник отдаст дочку рядовому необученному!
Вот и женись, Коля Шмайс, проходимец, жулик, идейный борец с советской властью на представительнице крупной советской буржуазии из маленькой, но все же столицы страны Лесоповал. Повезло или не повезло — уже не могу влет разобраться. Вроде бы пора начинать взрослую иную жизнь, но как-то вот так, сразу…
Сидим смотрим семейные альбомы: Ира в детском садике, Ира на Черном море, Ира в выпускном классе. Входят взволнованные родители. А Ирина сразу говорит им:
— Знакомьтесь, это мой жених Николай Александрович Михалев. Работает на Вежайке.
— Очень приятно. Пожалуйте к столу — почаевничаем…
С их стороны лишних вопросов задано не было. Исходя из нашей скупой информации, отец, вероятно, принял меня за мента из режимной зоны. Чего греха таить? Столько лет работы в амплуа мента на всю жизнь оставили во мне характерные черты и нюансы. Он так и думал, что я, как минимум, начальник отряда. Или — бери выше — заместитель начальника колонии по оперативно-режимной работе. Иное ему, как я понимаю, и в голову не могло прийти, а только в дурном сне присниться! Жених с четырьмя судимостями за мошенничество и подделку документов — это же не фунт изюму. Но у него три дочки, старшей двадцать пять лет — вот это уже фунт лиха! Пора давно его и сбывать — сбагривать дочек.[59]
Расписаться решили в ближайшие дни, а сделать это можно было только на Вежайке, по месту отбывания срока. Какой же грамотей меня в городском ЗАГСе-то "распишет"? Не положено.
Я уехал. И там, на каторге, ее активно жду. Активность заключалась в том, что я говорю полковнику Шахову:
— Квартиру давай — женюсь!
— На ком? — оправданно интересуется он. — На медведице?
— Ирина Савенкова… — говорю. — Ничуть не похожа на медведицу.
— Что?! — достал платок и утер вспотевшие лоб и шею. — Уж не дочь ли подполковника Савенкова, военкома?!
— Она самая…
У того — мел в лицо. Потом октябрьский кумач. Гражданская война цвета на лице. Смотрю: пот со лба утер. Головой качает в большом разносе чувств:
— Ё-моё! Куда ж ты попал! А он знает, что ты сидишь? Нет? Вот обрадуется товарищ подполковник! Повезло-о-о!
Но быть или не быть — не в том вопрос, товарищ Гамлет. А вопрос в том, как бы получше накрыть свадебные столы к приезду невесты. Шестерки бегают, тузы повелевают, козырная дама в прикупе. И все знают прикуп, но наступает следующий и назначенный вечер, приходит по расписанию микуньский поезд. Все встречают всех, а будущей дамы нет. Осталась в своем девическом уюте. Ну что ж… Возвращаюсь.
На улице мороз. А наш "красный уголок", словно красный уголёк — жарко протоплены печи.
Столы ломятся. Коньяки, усыпанные звездами, шампанское во льдах, огненная вода под клюквенный морс да с грибками. На столах лосятина, оленьи губы, соленья-варенья! Рыба северная всех мастей, языки копченые, языки вареные, языки заливные! Сидят офицеры, сидят бандиты и воры, сидит вся братва — их дружные чувства я вряд ли смогу описать. Все собственные языки проглотили. Мне стыдно, неловко. Хозяин пришел. Сам, как поезд, — точно в назначенный срок. Тоже проявил выдержку.
— Может, она опоздала на поезд? — предположил он. — Идем звонить в мой кабинет!
Идем. Звоню. Ирина плачет. Ее решительно не пустили родители. И Валентина Артемьевна, моя будущая теща и товарищ, говорит мне:
— Папа думал, что вы офицер! Но мы навели о вас справки: вы мошенник, аферист, проходимец, диссидент и антисоветчик! Вы от нас все это скрыли и еще хотите, чтобы мы вам отдали свою дочь?!
59
Прошу читателя быть снисходительным к морально-этической стороне моего поведения, а я в свою очередь искренне желаю ему никогда не доводить свою жизнь до той черты, за которой представления о морали становятся столь своеобразными. Пусть оправданием мне будет хотя бы то, что мы с Ириной Владимировной всю жизнь с тех пор вместе.(Автор)