Кормили водой с добавлением муки-тёрки, что называлось супом. Давали кипяток-вар и кусочки серого крупитчатого рафинада.
"Подогрева" с воли нет, ибо никто не знает где ты находишься. Ты на этапе. От кого мне и ждать-то было? Маме в Москве сказали, что я отослан в Сибирь. А для нее Сибирь - это Магадан, это порт Ванино, но уж никак не Харьков, дорога на который проходит у нас в Конотопе за огородом.
В общей сложности по разным, но однообразным камерам я просидел вот так на корточках около месяца. Чего из камеры в камеру тасуют? Почему? Это знают одни начальники. Знают и молчат. И ты молчи. С вещами на выход - и все.
6
Но вот повели нас в баню. Водили раз в десять дней, но в первый привод я впал в ступор: дали какую-то тряпку неизвестного назначения, один кусок хозмыла на десять человек и такое незабываемое ощущение, что в этой бане легче испачкаться, чем помыться.
В Бутырке нас мыли раз в неделю, стригли, одежду прожаривали, а тут огромный зал с ледяным полом и зимой, и летом. Пол бетонный и по нему шлепают, согнувшись полудугой, четверо босых осужденных или арестованных, или задержанных. У каждого в руке - четвертинка дустового мыла. Они помоются и отдадут эти обмылки следующим четверым. Мочалок не дают. Примерно десяток душевых "сосков", из которых бежит или крутой кипяток, или ледяная вода. Они почему-то никак не смешиваются, как лед и пламень, как запад и восток - вода не регулируется. Какая есть вода в котлах - такую и пользуй. Человек вскочит - выскочит, вскочит - выскочит из-под этого пыточного приспособления. Это чтоб жизнь тебе сладкой не казалась, да чтобы крутые зека не ошпарили один другого крутым кипятком. Вот и думай, откуда взялась поговорка: не спеши, как голый в баню.
Но все еще впереди.
Выходишь ты из этого "санузла" сквозь строй охранников. В руках у двух громил огромные квачи-мотовила, которые они обмакивают в ведро с вонючей карболкой и между ног тебе - шарах! "Конвейер" тащит тебя дальше - стоят еще двое ментов. Под мышки мотовилом этим - шарах! И дуй горой. Там тебя ждут и по стриженой башке квачом карболочным - тресь! Не ходи, дурак, на гору, а ходи, дурак, кругом. Ледяная вода, мыло не мылится, зубы стучат. Но самое приятное ждало нас при выходе, где по бокам стоят охранники, а впереди - два зека и два мента. У зеков в руках по квачу, а квач - это палка, обмотанная грязной тряпкой. В ногах у ментов - по ведру с вонючей жидкостью. И - бегом, как сквозь строй, да с поднятыми руками. Не успеваешь ни осмотреться, ни осмыслить происходящее, а тебе уже этим вонючим мотовилом по всем укромным местам! Вонища липкая, как пластырь. Полгода не отскоблишь: шкура облезала. А у них это дезинфекцией называется. Санобработкой. Сначала они нас обрабатывают. В кредит. А потом уж мы им кредит отрабатываем с лихвою. Кто кайлом, кто иглой, кто пилой зубатой, а кто - спиной горбатой...
7
А дальше со мной начинаются чудеса. Всех сортируют по статьям, по судимостям, кого налево, кого направо, а Михалев - отдельно. Что за чертовщина, думаю? Не орден же будут давать! Но цирк продолжается: отдельная камера, потом - отдельное купе в вагонзаке. Август месяц. Пекло. В вагонах набито по сто человек, как сельдей в бочках. Один на одном люди сидят. Нижние полки - тройная норма, верхние - смыкаются. Если конвойные позволят в туалет сходить, то еще попробуй своих невольных спутников обойти: семь человек в купе. Потом этап рассасывается, но до "потом"-то надо как-то дожить. Но я еду в отдельном купе - в чем дело? Так-то оно ничего, но за стенкой в мой адрес кричат: "Чо там, мент?" И это коробило и пугало меня, жулика.
Едем пять суток. Степи, реки, предгорья, вонь, селедка, порцайка сахара, жара. Все тело болит от голой полки.
Прибываем в Свердловск. Собаки рычат, наручники лязгают, менты смеются. У меня - отдельная камера в "воронке". Везут с железнодорожного вокзала на "вокзал" тюремный. На "вокзале" сортировка по крохотным боксикам, похожим на гнутые карцера, наподобие тех, что еще остались для показа туристам в упраздненной ныне страшной Тобольской тюрьме. Руки немеют, ноги мозжат. Вентиляции никакой, металлические двери закрыты. Там ты можешь вьюном прокрутиться и час, и два, и пол-суток. Система подавления личности действует. И в чем-то это похоже на своеобразное проявление гуманности: после всего такого кой-кому тюремная камера и нары покажутся лежаком на морском побережье.
Но вот о тебе вспомнили.
В Свердловской пересылочной тюрьме в приличной камере № 59 ларчик открылся. Он, как водится, открывался просто. Мне говорят обитатели:
- О-о! Нашего полку прибыло!
Я интересуюсь: что, мол, за полк?
Мне:
- Ты откуда?
Я:
- Из Москвы.
- Из какого райотдела?
О це да! У пытливого человека возникает вопрос: как же случилось удостоиться такого?
8
А случилось это, как я позже выяснил, потому, что в моем деле было написано "б/с" - бывший сотрудник. Знающий человек снова удивится и не поверит: как же, мол, так? Каким же макаром он попал в бээсы? А так. Сработало найденное у меня в кармане при аресте удостоверение внештатного сотрудника милиции. По тем временам оно значило почти то же самое, что сейчас, например, помощник депутата. Внештатное сотрудничество с правоохранительными, мягко говоря, органами в любом солидном и сильном государстве - явление едва ли не массовое.
В СССР, если кто помнит, в эти времена были и народные дружины, и БСМ - бригады содействия милиции, и оперативные отряды, действовавшие, как опричники. Так вот внештатный сотрудник - ступенькой выше. Менты в камере хохотали, когда я показывал им приговор. И оказывается, что я шел этапом в спецлагерь УЩ-349/13. Это единственная ментовская зона - специальный контингент - и расположена она в городе Нижнем Тагиле, в двухстахпятидесяти километрах от Свердловска. Зона работала по заказам Челябинского тракторного завода. Кстати, Челябинск находится недалеко от Нижнего Тагила и органически связан с экономикой последнего. К слову скажу, что "челяба" это болото. С местного диалекта можно перевести название города как Болотинск. Потом, когда я увидел, как от химии и радиации чахнут там люди, то и если б его переименовали в Гнилоболотинск - я б не удивился. По телевиденью теперь часто говорят о том, как в тех гиблых местах от радиации и химических захоронений народ мрет, как вошь в "прожарке".
Так вот. В Нижнем Тагиле три зоны - одна строгого режима, одна женская и вышеупомянутая "ментовская". По сибирским меркам расстояний - это рядом. Здесь при мне уже сидел за взятки некий Выборнов - председатель Московского областного суда. Он с выражением высокомерия на лице, но все же помогал мне с освоением азов юриспруденции.
...Вся его тумбочка и подоконник были завалены специальной литературой. И ютился-то он как-то бочком, в проходе. Словно показывал всем остальным, что ни на что не претендует. Я, де, здесь - временный и несправедливо обиженный человек.
Но московские менты рассказывали, как часами просиживали у него в приемной, чтобы получить какую-нибудь пустячную подпись в документе. А когда попадали в кабинет Выборнова, то видели длинный-предлинный дубовый стол под зеленым сукном. И в дальнем конце сукна - напыщенного, розовощекого человека. Он, не подымая глаз от бумаг, спрашивал, кто и по какому вопросу пожаловал. Можно понять, этимологию слова "суконец". А слева от суконца эти менты видели большую зеленую лампу, как в рабочем кабинете Сталина.
Позже, уже когда я освободился, подсел в наш барак известный всем зять Леонида Брежнева - Юрий Чурбанов.
Там внутри зоны находился и лагерь особого режима, где в гальванических цехах погибала в полном составе вся прокуратура Киргизской ССР во главе с Генеральным прокурором. Позже, работая у хозяина инженером и имея право свободного перемещения внутри зоны, я заходил к ним с едой под полою куртки. Это были страдальцы, работающие по щиколотки в ледяной воде, среди ядовитых испарений. Тут тянули срока весьма и весьма колоритные личности - так называемые "оборотни".