— Она говорила про него? Старуха?
Куин покачал головой.
— Она выманила у меня пять баксов.
— Они вели друг с другом замечательные разговоры, — сказала она. — Я знаю.
— Не понимаю, как он вообще с ней ладил.
Куин очень старался, чтобы это прозвучало легко, но от чрезмерного старания слова упали, словно камни, как падало все в последнее время.
— А ты сказал про него?
Он залпом осушил стакан. От крекеров в форме животных смертельно хотелось пить.
— Кому, ей?
— Ей! Кому же еще, Куин?
— Нет, — ответил он и добавил: — Не смог.
Ледяная корка враждебности, покрывавшая ее, начала подтаивать.
— Нет ничего странного в том, что он ладил с ней, это в его характере, — сказала она наконец. — Она же немыслимо старая.
— Я это заметил.
Она коснулась пальцами его руки.
— Это все, о чем я тебя прошу. Он дал ей слово, а для него слово кое-что значило. Я могла бы и сама, но это, — она будто поискала нужное выражение пальцами в воздухе, — это долг отца.
Куин ничего не сказал. Что тут скажешь? Он ушел, когда мальчику было три, и вернулся, когда исполнилось восемь. Он добровольно покинул мальчика на пять лет, разбил хрупкую скорлупу отцовства. Бостон, Нью-Йорк и, наконец, Чикаго, пока до него не дошло, что его новая жизнь ничем не отличается от старой, от которой он сбежал, только более одинокая. За этим последовал долгий унизительный путь на автобусе домой. Он прилично зарабатывал — всегда прилично зарабатывал, только этим и мог гордиться — и все равно боялся встретить бывших товарищей по группе и администратора, которые станут шептаться: «Ха-ха, нет, он не смог ничего добиться, и да, он вернулся навсегда».
— Я же не говорю, что не буду ходить к ней. Всего лишь сказал, что она совсем не божий одуванчик в клетчатом фартучке.
— Бедненький, — ответила Белль. — Какие еще дела у тебя запланированы на сегодня?
— Свадьба в пять.
— Вечно у тебя свадьбы в пять, мистер Нарасхват.
Раньше она всегда его так поддразнивала, и теперь, когда возобновила эти подколки, он почувствовал себя не таким одиноким. Белль однажды сравнила его манию выступать с хроническим алкоголизмом. Куина это задевало, правда была в том, что в своей незначительной и бестолковой жизни он, лишь играя на гитаре, чувствовал, что способен дать другому человеку именно то, в чем тот нуждается.
Он прошел вслед за Белль в гостиную, но сесть ему не предложили. Он оглядел комнату, заметил что-то странное, потом сообразил: она убрала книги. Она обычно читала запоем, по четыре-пять книг зараз, и они, распластанные ее страстью, лежали повсюду корешками вверх. Сколько вечеров они провели, когда она пересказывала ему сюжеты, а он, смеясь, умолял не раскрывать, чем все кончилось. Но она всегда так поступала: если ей нравилась книга, она рассказывала историю целиком. Теперь книги аккуратно по росту стояли в шкафу, который, казалось, только-только натерли полиролью.
— Осталось не так уж много суббот, — сказала она.
— На самом деле семь.
— Значит, семь. Неужели ты при всей своей занятости не выкроишь пару часов в субботу?
— Да, но потом придется есть отравленное печенье.
Она засмеялась каким-то лающим смехом, и они оба вздрогнули. Он взял ее руки в свои и не отпускал, сострадание переполняло его до краев. Оно было бездонным.
— Можно мне еще раз заглянуть в его комнату? Всего на минутку?
Он хотел положить дневник обратно, пока она не обнаружила пропажу. Невозможно представить, что она не знает о существовании дневника, она, которая так пристально следила за жизнью мальчика, словно верила, что в будущем ему потребуется биограф.
Она отняла руки.
— Не сейчас.
Наказывала его, эта жестокая и любящая женщина, его подлинный друг. Он заслужил, но он слишком хорошо знал ее, знал, что жестокости ей хватит ненадолго.
— Мне нужно подписать открытки, — сказала она. — Твой отец прислал соболезнование. И Аллан звонил, из самого Гонконга.
Она помолчала и добавила:
— Аллан не слышал о нашем разводе. Возможно, он не слышал даже о нашем первом разводе.
Он пожал плечами:
— Ты же нас знаешь.
Его отец круглый год жил во Флориде, брат — на другом конце света. Они редко общались.
Десять утра. Ему нужно чем-то заполнить время до пяти вечера.
— Ты что-нибудь ешь? — спросил он.