Замечание товарища Мусьякова, что штаб показан плохо, что политические работники не удались. Я признаю, есть много недостатков, в частности и эти, о которых Вы говорите.
Теперь по поводу замечаний товарища Арамилева должен сказать такую вещь. У меня было несколько глав, в которых речь шла о Гитлере и о его общей концепции, о планах его. Было несколько глав, где говорилось о вещах, которые определяют устремление фашизма к Европе, к славянским народам и действия фашистов на оккупированных территориях. По разным причинам они не были напечатаны. Лично я считаю, что при отсутствии этих глав обвинение не верно. Об этом говорится на полутора страницах, о том, что Гитлер уничтожал евреев. Это исторический факт, и в этом ничего такого, чтобы не сказать в книге, которая посвящена борьбе советского народа с фашизмом, нет. Я не вижу никакого криминала, который старался, грубо говоря, пришить Арамилев. Книга вся написана о борьбе советского народа с фашизмом, и говорить, что в этой книге, где тысяча страниц, на полутора страницах сказано о задачах фашизма, не верно. На протяжении всей книги говорится, что делали фашисты и как боролся русский народ с фашизмом.
Я считаю это обвинение недобросовестным и не принимаю его, хотя оно формулировано довольно жестко.
По поводу выступления полковника Крутикова.
Он считает, что мои формулировки не ясны, и приводит ряд формулировок.
Товарищ Крутиков, я могу Вам сейчас все это разъяснить, но это бессмысленно: я не могу разъяснять это каждому читателю. Если Вам кажется это неясным, значит, для Вас это неясно, и устное разъяснение автора мало что может в таком случае сделать.
С большим вниманием прослушал я пожелания товарища Вершигоры, хотя и не принял их. Также прослушал я внимательно и заключительное слово товарища Суркова.
Могу повторить, что я весьма признателен за эти замечания и критику, которая порой была сурова, но критика всегда идет на пользу автору и никогда не проходит для него даром. Конечно, не непосредственно, как мичуринские огурцы превращаются в мичуринские помидоры, но в какой-то форме эта критика всегда доходит.
Надеюсь, что в дальнейшей моей работе, если вам будет угодно прочесть, когда ее напечатают, вы увидите, что и это наше собрание не прошло для меня даром. Еще раз спасибо".
Да, он прервал обсуждение и ушел. И этот его приход в "Новый мир", по существу, - уход. Но в речи его запечатлено, как сдерживал он себя, как выбирал слова. Сколько здесь печали, такта, ума, тоски от непонимания... И нет ни одного слова, которое не дышало бы правдой.
ТВАРДОВСКИЙ:
"...Мне осталось принести от имени редакции большую благодарность всем принимавшим участие в обсуждении романа, всем пришедшим по нашему зову на эту беседу.
От необходимости более подробного заключительного слова меня избавил товарищ Сурков, который с большой ясностью и толковостью подвел итоги нашей беседы.
Я только потому позволю себе задержать ваше внимание, что заключительное слово товарища Гроссмана меня крайне не удовлетворило.
Мы все сошлись на том, что обсуждаем чрезвычайно значительное произведение, и самый характер нашей беседы, и интерес к этому произведению, - все это, бесспорно, говорит в пользу этой книги.
Очень огорчителен для всех присутствующих тот своеобразно пренебрежительный, отчасти барственный тон, с которым товарищ Гроссман отозвался на замечания, высказанные здесь от большой любви к нему, от горячего сердца, - и иногда очень толково.
Я не согласен с товарищем Сурковым, когда он обвинил товарища Крутикова как бы в выдергивании цитат. Выступление товарища Крутикова тоже было вызвано доброжелательностью к этой книге.
И однако, когда он говорит о несостоятельности некоторых философских показателей, о неловкости его формулировок, то дело не в формулировке, неловких фразеологических оборотах, а дело в том, что эти показатели имеют поддержку и в другом плане. Это излюбленные идеи, от которых мы должны помочь Гроссману избавиться. Это отрицание сознательного начала, это то, что в тексте романа осталось. У нас не хватило сил очистить до конца. Это не так легко очистить в тексте романа, но труднее из головы человека. Мы пытались помочь в этом деле, и когда на совершенно существенное замечание товарища Крутикова товарищ Гроссман говорит: если Вам непонятно, Вы не доросли, я Вам объяснять не буду, это не верно.
Надо писать отчетливо, недвусмысленно, чтобы не разъяснять каждому читателю.
Замечание полковника Маркина относительно того, что центральный эпизод разыгрывается в несколько искусственной изоляции от общей Сталинградской битвы. И если бы при всей трагичности положения батальона на вокзале было дано общее ощущение силы, от этого эти страницы только выиграли бы. Я вспоминаю, как мы настаивали, чтобы у этих людей, обреченных, некоторое облегчение было от сознания той силы, которая двигается им на выручку.
Пусть они погибли, но пафос их гибели и значение их гибели только выиграли бы от этого. Здесь же есть элементы того, что как бы искусственно отрезаны люди, они говорят о себе: я был. Даже на подводных лодках, где люди прекрасно понимают всю безнадежность, и там не исчезает ощущение внешнего мира и товарищей, которые могут оказать им помощь. Художественная выразительность воздействия на душу читателя от этого нисколько не пострадала бы, а наоборот, выиграла бы.