Многие из стоун-мастеров принимали наркотики. Некоторые из них даже хвастались серьезными восхождениями в Йосемити под ЛСД во время трипов. Их стиль являлся частью движения контркультуры тех дней, но я не мог отнести себя к ней. Я никогда не принимал наркотики и, хотя пробовал алкоголь, никогда не был пьян. Я даже не пью кофе. Я выпил как-то маленькую чашку – это было как будто выпил аккумуляторную кислоту. Все следующее утро я просидел в туалете. Однажды я вдохнул аромат виски и подумал, что вполне могу чистить раковину этой штукой. Это не какой-то нравственный протест – наркотики, алкоголь и кофе просто не привлекают меня.
Я вырос в Сакраменто, штат Калифорния. Мои родители преподавали английский в качестве второго языка в ряде учреждений США и за рубежом. В конце концов они нашли постоянную работу в колледже Американ Ривер в Сакраменто. Моя мама, Дейрдра Воловник, преподавала испанский и французский в колледже. Сегодня она отвечает за все французское отделение в школе. Она одаренный лингвист, свободно владеет тремя иностранными языками (французским, испанским и итальянским) и может изъясняться на немецком, польском, японском и немного американском языке жестов.
Отца звали Чарльз Хоннольд, он начал работать преподавателем в колледже Американ Ривер раньше матери. Я рос в интеллектуальной, академической атмосфере, что определенно принесло мне пользу.
Мама любит рассказывать гостям, что в день, когда я родился, 17 августа 1985 года, я уже мог подняться, держась за ее пальцы. Конечно, большинство историй мама сама придумала или приукрасила. Она рассказывала журналистам, что, когда мне было два года, она уже знала, что я стану скалолазом. Она также пересказывает историю о том, как привела меня на скалодром, когда мне было только пять лет. По словам мамы, только она отвлеклась на разговор с руководителем, как, оглянувшись спустя минуту или две, уже увидела меня на высоте восьми метров. Она сказала, что испугалась до смерти от мысли, что я могу убиться.
Моя сестра Стася на два года старше меня. С нашего младенчества мама говорит с нами только по-французски. Она хотела научить нас говорить на двух языках сразу и до сих пор говорит по-французски, когда мы приезжаем навестить ее. Но мы со Стасей взбунтовались с первого дня и отвечали ей по-английски. Тем не менее должен отдать маме должное за то, что сегодня я могу свободно говорить по-французски. Мое понимание языка много раз пригодилось в поездках во Францию и в трех поездках по странам Северной Африки.
Мама, скорее всего, права, когда вспоминает обо мне как о неконтролируемом, гиперактивном маленьком монстре. В возрасте пяти или шести лет я впервые сломал себе руку. Решил, что должно быть весело съехать вниз по льду рядом с моим любимым рестораном «Карлс Джуниор». Я перегнул палку.
Второй раз я сломал руку в возрасте семи или восьми лет. Это был действительно несчастный случай – на самом деле, даже сложно описать, как именно я умудрился это сделать. В нашем дворе на игровом комплексе висела длинная веревка. Она задумывалась как тарзанка, но я скрутил и сплел ее таким образом, что получилось нечто вроде гамака, с которого я свалился и сломал руку.
Отец привел меня на скалодром, когда мне было 10 лет. Это была случайная попытка найти сыну какое-нибудь развлечение, но оно накрыло меня с первого дня. В течение многих последующих лет он возил меня в зал и проводил там полдня, страхуя меня, хотя сам никогда не интересовался скалолазанием. Позже он даже возил меня на другие скалодромы по всей Калифорнии, где я участвовал в соревнованиях.
Он был немногословным человеком. Мы могли ехать часами, не обменявшись и словом. Ему было неудобно выражать свои эмоции, но безустанно возить меня по всему штату и страховать было его личным способом выразить свою любовь ко мне.
Еще с детства мне было очевидно, что брак родителей не был счастливым. Они не спорили в открытую, скорее напряженно молчали. Ждали, пока я закончу среднюю школу ради нашего со Стасей блага, а потом хотели развестись. Мы знали об этом, потому что изредка читали e-mail мамы. На самом деле они стали намного счастливее после того, как развелись и остались друзьями.
Если бы психотерапевт разбирал мою историю, ему пришлось бы поработать над тем фактом, что я с трудом вспоминаю детали своего детства. В 2011 году Алекс Лоутер брал у меня интервью для краткого биографического очерка в журнал Alpinist. Он начал спрашивать о ранних годах. Я сказал ему, что мои воспоминания нечеткие и ненадежные. «Спроси лучше Бена об этом», – ответил я. Мы с Беном Смолли были лучшими друзьями с первого класса.