Я даже ухитрился осветить каюту. Нащепал с досок, просохших до звонкости, тонких лучинок, поджигал их с одного конца, а другой конец зажимал камешками на столе. Пропитанные морской солью лучины горели неважно, но все же давали кое-какой свет. Правда, света-то мне и не было особенно нужно: ложился спать я рано, когда снаружи еще не наступала полная темнота. А ночи на острове стояли такие, что в шаге впереди ничего не было видно. И почему-то к вечеру небо всегда затягивало тучами. Я ни разу не видел над островом луны.
Так и сейчас: как только смерклось, я забрался в каюту, улегся на постель, подложил под голову чистую куртку и натянул на плечи второй кусок ткани от японского матраца. Дверь в каюту прикрыл не полностью - оставил небольшую щель, чтобы шел свежий воздух.
В очаге тихо меркли угли. Снаружи совсем рядом слышался плеск прибоя. В сломанных перилах палубного ограждения постанывал ветер. А мне было хорошо.
Какое все-таки замечательное, какое гибкое существо - человек! И как он должен благодарить природу за то, что она дала ему такую прекрасную штуку, как голова. Правда, не всегда и не у всех она срабатывает правильно, но зато есть такая штука, как пробы и ошибки. И еще одно: всякий пустяк становится грозным и страшным только тогда, когда мы сами придаем ему эту грозность и страх. Если голова работает нормально, нужно прежде всего разобраться: а так ли это на самом деле? Помню, в детстве я очень боялся темноты. Мне казалось, что если меня закроют в темной комнате, то я не выдержу и сойду с ума в первые же пять минут. Оказалось, что все это - ерунда. Достаточно хорошенько подумать: а что такое темнота? Почему она страшна? Ведь кругом-то ничего не меняется - ни ты, ни комната, в которой сидишь, ни мир вокруг. Только ты не видишь того, что видел днем, и все. И стол остается тот же, и книжки на нем, и кровать можно нащупать в темноте - она та же самая. Так из-за чего же сходить с ума? Из-за своей глупости?
И вот однажды осенью - это было классе в пятом, - когда отец уехал во Владивосток с каким-то отчетом и я остался дома один, я решил во что бы то ни стало не зажигать свет в квартире. Запер наглухо входную дверь и сидел за столом, до тех пор пока не смерклось. Погода была штормовая, ветер налетал на барак, тряс рамы окон и шелестел чем-то на крыше. Снаружи косил дождь. Он то затихал, то снова дробью обстреливал стекла. Скоро все вещи в комнате начали уходить в темноту, как будто таяли в ней. Это было даже интересно - наблюдать, как постепенно исчез стул у дверей, как растворился мой костюм, висевший на стене, как исчезла полка с книгами. Потом я перестал видеть и стол - я только ощущал его рукой. В кухне что-то треснуло. Мне было достаточно протянуть руку и включить настольную лампу, но я не сделал этого. Я смотрел на то место, где днем было окно, и вдруг представил себе страшную синюю рожу, прижавшуюся снаружи к стеклу. У меня даже дух захватило, но в следующий момент я сказал себе: <Рожи-то никакой нет, ты ее просто выдумал!>
<А вдруг будет?> - как будто что-то шепнуло мне.
- Не будет! - сказал я, потихоньку поднялся, прошел в отцовскую комнату и нащупал над кроватью ружье. Ощупью открыл стволы, так же ощупью нашел в тумбочке патроны и зарядил дробовик. В кухне вроде бы опять что-то треснуло. С дробовиком в руках я почувствовал себя увереннее. Ощупывая стволами тьму, я вышел в кухню. Постоял некоторое время, прислушиваясь. Ничего особенного. Такая же тьма за окном, так же налетами барабанит в стекла дождь. Вернулся в свою комнату, положил ружье на кровать, и сразу же стало опять страшно. <Почему? - спросил я себя. - Уж не потому ли, что если бы рожа появилась, то ты мог бы дать в нее дуплетом из обоих стволов? Да ведь это тоже глупость - стрелять в то, что вообразил!> Я засмеялся. В нашем бараке все всегда спали спокойно, да и в других бараках поселка тоже. Почему же именно сегодня, когда я остался один, должно произойти что-то невероятное? Да ничего и не произойдет. Нащупал ружье, отнес его в отцовскую комнату, разрядил, повесил на стену и положил оба патрона на место. Потом, так и не включая электричества, разделся и завалился спать. С тех пор для меня одинаково - что днем, что в темноте. Иногда в темноте мне даже уютнее.
Уже засыпая, подумал, что свободного дня так и не получилось.
И вообще свободных дней у меня на острове не было.
КАКИМ БУДЕТ ДОМ
Первый раз я спал по-нормальному - в майке и трусиках. И не просыпался ни разу до утра. А когда поднялся, камни камина были еще теплыми и каюта казалась очень уютной.
Одежда моя отлично просохла. Когда я натягивал на себя рубашку, она мягко прикасалась к шее воротником. Эх и повезло же мне с этим катером!
Доски, которыми я обложил снаружи камни очага, сделались легкими и звонкими. Они легко раскалывались киркой и щепались ножом. Надо будет насушить их побольше и перетащить в ходовую рубку от дождя. А сейчас надо позавтракать.
Я вынул из шкафчика мидии, горсть шиповника, пять саранок. Налил из бутылки воды в кружку. Потом раздул камин и вскипятил чай с шиповником.
Все-таки для жизни человеку обязательно нужны стены. Палатка - это на несколько дней, это не настоящее. А вот железо... Я постучал кулаком по стене каюты. Ничто его не пробьет. Только зимой, наверное, будет зверски холодно. Никаким камином не прогреешь эту железную коробку, да и топлива столько мне никогда не добыть.
Я уже не ждал, что меня найдут. Давно привык к мысли, что на станции про меня думают как про утопленника. Еще сидя в палатке после болезни, я это прекрасно понял, и еще одно понял - что судьбу мне никто не принесет на тарелочке и не сунет под нос: <На, возьми, пожалуйста!> Я сам должен делать эту самую судьбу, и только от меня зависит, останусь я жив или опущу руки и тихо загнусь от отчаяния.
Сейчас, что бы я ни делал на острове, я думал.
Дома меня не отлепить было от телевизора. Я часами мог крутить транзистор. А тут о них и не вспоминаю. Вернее, вспоминаю вот как сейчас, мельком, как о совершенно ненужных мне вещах. Кстати, кино, телевизор, радиоприемник, фотоаппарат, встречи с друзьями и просто шатание по поселку почти не оставляли мне времени, для того чтобы самостоятельно думать. А на острове... Никогда в жизни я столько не думал, как здесь, в одиночестве.
Я думал о жизни, о людях, об отце, о себе. Мне было интересно, как бы поступал в тех или иных случаях взрослый человек, окажись он на моем месте. Лучше бы у него получалось, чем у меня, или наоборот? Догадался бы он, например, добыть огонь тем способом, каким добыл его я? Сделал бы себе жилье в пещере, очистив ее от грязи, или так же построил бы палатку? Что придумал бы для охоты на чаек? Интересно: как действовал бы на моем месте отец? И вдруг вспомнил, как однажды он принес мне очень красивую трехцветную шариковую ручку, я прочитал на ее корпусе, что она сделана в Японии, и сказал, что заграничные вещи лучше наших. Отец тогда страшно разозлился и закричал: <Дурень! Да ты еще в жизни-то ничего посмотреть не успел, а уже готов все заплевать. Лучше! Если ты о нашей стране вообще ничего не знаешь, как можно ее охаивать? Вот я дожил до сорока двух лет и то не могу сказать, что видел нашу страну. Может быть, и умру, никогда не увидев Средней Азии, Урала, Кавказа, Якутии... А ты... Эх, Санька!..>
В другой раз он сказал: <Самое худшее, что может испытать человек в жизни, - это самоуспокоенность. Когда все кажется законченным, правильным, сделанным и тебе остается только легонько скользить по ровненьким рельсам, проложенным кем-то другим. Вот такое скольжение и превращает человека в рациональную амебу>.
Он всегда радовался, когда удавалось сделать что-нибудь новое. Наверное, это перешло и ко мне. Я радовался, когда в радиокружке впервые смонтировал транзистор на пяти триодах и он сразу заработал без всякой настройки. Я танцевал, как индеец, когда построил палатку. Я стал уважать сам себя, когда удалось добыть огонь. Я гордился, что отыскал мидий и умею складывать нодью, как настоящий таежник. Я жалел, что руки мои еще неловки и не все умеют делать. И что я еще очень мало знаю. Эх, если снова попаду на Большую землю, как я буду учиться! Какие книги читать! Почему я раньше не обращал внимания на справочники? А ведь я помню, у нас в библиотеке я видел специальную книжку по ориентированию. Такую черненькую, карманного формата, с вытисненными на обложке знаками зодиака, и называлась она <В мире ориентиров>. Помню, я ее тогда перелистал, посмотрел какие-то схемы и отложил в сторону. Нет, теперь только справочники. И настоящие, серьезные книги о путешествиях. Прав был отец: ничего я еще не видел и не пережил. Остров - мое первое серьезное испытание. Выдержу, - значит, буду немножко ближе к настоящему человеку. А не выдержу... никто об этом и не узнает. И хорошо. Значит, ни черта я не стоил в жизни и недостоин ее.