Зато как приятно было сидеть у костра, кормить огонь сучьями, слушать их треск и видеть, как они рассыпаются жаркими малиновыми угольями!
Это была моя третья ночь на острове, и, чтобы не потерять счет дням, я выстругал из дощечки палочку и сделал календарь - совсем как у Робинзона.
Меня смыло за борт в пятницу, - это я отметил на палочке самой большой зарубкой. В субботу ходил по берегу и искал в полосе прибоя разные вещи для своего житья - тоже зарубка, маленькая. Воскресенье - зарубка поглубже. Сегодня я добыл огонь. А завтра уже понедельник.
В этот год я упросил отца, чтобы он не отправлял меня в пионерский лагерь в Находку.
- Что будешь делать? Болтаться по станции, мешать людям и таять от скуки? - спросил отец.
- Зачем таять? - обиделся я. - Устроишь меня на работу.
- Это на какую же работу? - воскликнул отец - Ведь ты еще ничего не умеешь.
Это меня задело.
- Почему не умею? В школе я в радиокружке. Смонтировал уже два транзистора. Схемы знаю. Могу лодочный мотор собрать, разобрать, отрегулировать. Электричество наладить...
Отец улыбнулся.
- Ну, механиков-то и электриков у нас и без тебя хватает. Вот биологов...
- А если к планктонщикам, па? Что с тобой на <Буруне> ходят? Я буду все, что скажут, делать. И никакой зарплаты не нужно...
- Так вот ты куда прицелился! Вольной жизни захотелось? - рассмеялся отец. - Романтика: ходят ребята на катере по морю, сеточки за борт забрасывают, в тине морской ковыряются, на палубе загорают. Надоест - акваланг за плечи и - в воду. Не жизнь, а сплошной отпуск... Да знаешь ли ты, какая у них работа? Они же на станции самые каторжные трудяги. И зарплата у них...
- Да все знаю, па! Виктор Иванович давно меня посвятил. И про трудности тоже. Он же мне и сказал: <Дуй к нам на каникулах, Сашка. Решишь - с отцом твоим потолкую>.
- Ладно, посмотрим, - сказал отец.
На следующий вечер Виктор Иванович пришел к нам.
Мы пили чай. Виктор Иванович говорил о чем угодно, только не обо мне, а я все ждал, ждал... В девять часов стал прощаться и уже в коридоре сказал:
- Послушай, Владимир, дай нам твоего Сашку. На три месяца, на каникулы. Чем в лагере в организованные походы с малышней ходить да модельки самолетов стругать, он с нами к настоящей работе и к морю привыкать будет.
- На какую же должность? - спросил отец. - Ведь он, кроме рыбалки, в ихтиологии ничего не соображает.
- У нас образуется. Я к нему давно присматриваюсь. Голова у него ясная, руки умные. Я уже все прикинул. По штату положен нам младший лаборант. А у нас в группе его отродясь не было. На восемьдесят рэ кто пойдет? А Сашке твоему и интерес, и эти восемьдесят рублей...
Я затаился.
Отец посмотрел в мою сторону, поморщился.
- Рано его еще рублями баловать. Да и по штату он не пройдет, ему ведь всего четырнадцать, паспорта еще нет. Директор не утвердит.
- А в виде исключения? - сказал Виктор Иванович. - Я директору личную докладную - так, мол, и так, очень способный, нужный в отделе парень...
- Пустое дело, - сказал отец.
- Под мою личную ответственность!
- То есть на свою шею?
- Зачем на шею? - сказал Виктор Иванович. - Ведь он у тебя не шалтай, а настоящий.
Он обернулся ко мне.
- Ты ведь настоящий, Сашка? Не подведешь? Тогда буду рисовать докладную.
- Такой, какой есть, Виктор Иванович... - Больше я ничего не мог сказать.
И Виктор Иванович оформил меня в свою группу.
Всего девять дней я проплавал с ихтиологами и планктонщиками на <Буруне>.
И вот - на острове, у костра и не знаю, что там на катере. Конечно, они не работают, а ищут. Вся программа исследований - к черту... Виктор Иванович... Мне даже плохо стало от того, что думает сейчас Виктор Иванович. А отцу, наверное, и вовсе стыдно поднять на него глаза.
Эх, лучше бы стругал я сейчас самолетики в пионерлагере!..
* * *
Как быстро прогорают ветки! Огонь просто лопает их. Определенно и этого на ночь не хватит. Надо бы найти не таких сухих.
Я выполз из палатки и пошел ко второму дереву, выше источника. Его ветви нависали над самой землей, до них легко дотянуться и, наверное, нетрудно сломать.
Я заметил, что сегодня смерклось раньше обычного, и посмотрел на гору. Облака у вершины не было, и ветра сегодня тоже не было, зато все небо затянуто темно-серой мглой. Наверное, собирается дождь, недаром солнце обжигало как ненормальное.
У самого дерева я провалился в какую-то яму. Ну и остров! Весь из ям и камней.
Ухватив руками один из нижних сучков, я попытался отломить его от ствола. Не тут-то было! Сучок сгибался, пружинил и ни за что не хотел отламываться. Вот если бы топор...
Другие ветки, потоньше, отламывались, но с трудом. Да еще на них были какие-то колючки, которые неожиданно втыкались в ладони. Смерклось так, что я не видел, что ломаю и где. Дурак! Надо было собрать все доски на берегу, вытащить из водорослей тот бочонок, расколошматить его камнями и тоже высушить.
Я отломил с десяток тонких ветвей и потащил их к костру. Он красновато светился сквозь кусты.
У огня ножом накромсал ветки на короткие палки и сложил все у входа в палатку. Подбросив на угли несколько штук, я буквально свалился на матрац и заснул.
ЭХ, МАМА...
Над головой шумело ровно и нудно.
Куртка и джинсы отсырели. По телу шла дрожь.
Сначала мне показалось, что я на полу в машинном отделении катера. Потом я вообразил, что это каюта и иллюминатор задернут шторкой, оттого так темно. Я поднялся на колени и протянул руку, чтобы отодвинуть шторку, и тут понял, что я в палатке и снаружи моросит дождь.
Костер! Я вскочил и протер глаза.
Груда полуобгорелых веток слабо дымилась у входа.
Я упал перед ними на колени, расшевелил золу палкой и увидел несколько красных углей.
Уф-ф! Не погасли. Их прикрыло от дождя дерево.
Я настругал от дощечки сухих стружек и сунул их в уголья. Начал раздувать. Вспыхнуло, задымило.
А если бы дождь ночью припустил сильнее?.. Хотя у меня есть лучок, палочки и сучок для добывания огня. Правда, снова пришлось бы возиться.
Проверил огневые инструменты. Они лежали в низком конце палатки, завернутые в кусок полиэтиленовой пленки. Сухие.
Снаружи все было размыто серой мутью. Кусты просматривались как сквозь кисею. А дальше - ни неба, ни горы, ни дерева, которое я обдирал вчера. Ровная серая пелена.
Я расшуровал костер посильнее и стал греться, поворачиваясь то одним, то другим боком к огню. Почувствовал, что здорово заложило нос. Да и горло побаливало, когда я сглатывал слюну.
Хорошо бы сейчас дома сидеть в чистой теплой комнате, читать интересную книгу и не хотеть есть!
Обогревшись, достал мешочек с саранками.
Четвертый день ем только эти проклятые луковицы, серые и противные на вкус. Но больше у меня ничего нет.
Я с отвращением сунул клубень в рот и начал жевать.
Перед глазами стояла целая буханка теплого, мягкого, душистого хлеба, большущий кусок жареной рыбы на тарелке и стакан чая. Нет, не стакан - целый чайник стоял на столе. И сахарница. И масленка с маслом. Я намазываю масло на ломоть хлеба и ем, ем, ем, изредка прихлебывая густой сладкий чай... Потом ем рыбу... Потом...
Я съел три луковицы. Больше в меня не лезло. На языке остался пресный металлический привкус.
Почему я раньше так мало ел хлеба с маслом? Почему не любил вареную рыбу? Почему не нравилось молоко? Вот болван! Будь сейчас дома, я слопал бы все, что нашлось на столе. И в шкафу на кухне. И выпил бы целый чайник молока.
Нет, на одних саранках скоро загнешься. Надо попробовать ловить рыбу.
Снова перед глазами замаячила тарелка с жареной рыбой. У меня весь рот залился слюной и даже в голове стало мутно от голода. Я отстегнул от кармашка куртки свои булавки и принялся их разглядывать.