Студент Шиндлер был хорошим музыкантом, но еще недостаточно искушенным в музыке и к тому же поклонялся Бетховену безоглядно. В глубине души он не очень одобрял громовую батальную музыку, но защищал своего любимца как умел:
— Вся Вена влюблена в это сочинение. И я сегодня убедился, что публика слушала его восхищенно.
— Еще бы! — язвительно рассмеялся Олива. — Такую музыку и конь оценит. Высший свет отныне будет поклоняться Бетховену, будто марионетки, подвешенные на одной проволоке. От такого у человека и в самом деле голова закружится! Золото и слава кого только не испортят. Полюбуйтесь на министра Меттерниха![25] Смолоду мятежник и бунтарь, а теперь? Верховодит в конгрессе и подстрекает всех участников к подавлению малейших ростков свободы. Сажает в тюрьмы даже тех, кто поднимал голос против наполеоновского гнета.
— Но Бетховен республиканец. Мы в университете считаем его таковым. И очень опасаемся за него. Говорят, что полиция следит за ним.
— Ну нет, сейчас Меттерних не засадит его в тюрьму. Господам он пока нужен. Только бы они не привязали его золотой цепочкой — самой прочной из всех цепей! А обычной тюрьмой его не испугаешь!
Шиндлер задумался:
— Я слышал, что русский царь прислал ему двести дукатов в уплату за сегодняшний концерт.
— Если бы только царь! Другие тоже. Например, фельдмаршал Рудольф. Да и цесаревна тоже прислала гонца с двумястами флоринов, только бы он пришел сыграть на рояле. Может после этого наш республиканец остаться республиканцем? Деньги ему, конечно, нужны. Еще несколько месяцев назад он был совсем без гроша. Несколько дней даже не появлялся в нашем погребке «У цветущего куста». Он туда похаживает читать газеты и повидаться с друзьями. Когда он наконец появился, мы его спросили, не был ли он болен, так он ответил:
«Больны были мои башмаки, а так как они у меня единственные, то я находился под домашним арестом».
Он не умеет беречь крейцеры. Когда они заводятся, он их раздает. Деньги у него утекают между пальцев как вода.
Шиндлер горько рассмеялся:
— Ему бы следовало сделать меня своим кассиром. Бедный студент много раз подумает, прежде чем вытащить из кармана геллер!
Олива посмотрел на него серьезно:
— А знаете, Бетховену и в самом деле нужен серьезный помощник. В музыке-то он способен выиграть любое сражение, что касается всего остального, то тут он беспомощен. Всегда витает в облаках, а о делах повседневных должен заботиться кто-то другой.
Лицо Шиндлера порозовело.
— Господин Олива, — сказал он просительно, — вы друг Бетховена. Я был бы счастлив служить маэстро хоть чем-нибудь. И ничего бы за это не желал, только бы иногда послушать, не мешая ему, как он играет, или увидеть, как он сочиняет. Скажите ему об этом!
Олива невольно рассмеялся над его пылким энтузиазмом:
— Друг мой, это не так просто. Разве только если бы вы родились не на моравской земле, а где-нибудь на берегах Рейна. Он больше доверяет землякам.
— Я так был бы ему предан! — увлеченно твердил студент, будто не слышавший возражений.
— Попробую сказать ему, — размышлял вслух Олива. — Ему нужен кто-то, кто мог бы выполнять его поручения. Но я не могу сейчас ворваться в императорскую ложу и привести его к вам.
Внезапно Шиндлер умолк. Он посмотрел в сторону двери и, понизив голос, проговорил:
— Он как раз возвращается. К сожалению, он для меня сейчас также недоступен, как солнце.
Вступление Бетховена в толпу музыкантов напоминало триумф победителя. Его сопровождали самые прославленные музыканты Вены. Что ни имя, то знаменитость.
Справа шел Сальери со своей горькой усмешкой на тонких губах, слева пианист-виртуоз Гуммель, искусство которого Бетховен высоко ценил. За ними подвигался прозванный Бетховеном лордом Фальстафом толстяк Шупанциг рядом с композитором Мейербером и скрипачом Вейгелем. Каждый из них играл свою роль при исполнении гигантского сочинения. Все почтительно смолкли при их приближении и поворачивались к Бетховену с его развевающейся гривой волос и горящими глазами, одетому в элегантный черный фрак. Он узнавал знакомых и улыбался музыкантам, стоявшим здесь со своими инструментами. Неожиданно его взгляд задержался на лице Оливы. Внимательно в него вгляделся, будто вспоминая что-то. Потом покинул окружавших его друзей и быстро направился к нему:
— Мой друг, не можете ли мне помочь? Рекомендуйте мне кого-нибудь, кто мог бы завтра отнести письмо эрцгерцогу Рудольфу. Но обязательно благовоспитанного. В императорском дворце надо кланяться беспрестанно. А уж какую-нибудь бестактность я и сам сделаю.
25