Людвиг знал, что в соседних комнатах уже разыгрывается пленительное зрелище, с малых лет знакомое и любимое. Так соблазнительно захлопнуть крышку рояля! Но он умеет приказать себе: «Все могут, ты не смеешь!»
Уже девять часов, и на улице тьма непроглядная. Двери комнаты остаются закрытыми, и все же чуткое ухо Людвига улавливает путаницу непривычных звуков. Слышит приглушенные мужские голоса, шум передвигаемой мебели, женский смех. А вот кто-то тихо настраивает скрипку, и ей как бы затаенным смехом отзывается флейта.
Людвиг стремительно поднялся. Пришло время пойти к семье и гостям. Может быть, уже пришел Нефе со своей тайной? Людвиг вошел в соседнюю комнату и, хотя знал, что ожидает его там, был ошеломлен. Комната была полна людей, главным образом мужчин, празднично одетых, в цветных камзолах, белоснежных чулках, в завитых париках. У окна стояли дамы. Все двигались беззвучно, как фигурки в театре теней. Фанни и Цецилия неслышно мелькали среди гостей, в одних чулках, чтобы не было слышно стука каблуков. Отец вместе с Каспаром и молодым гобоистом из княжеского оркестра расставляли одолженные в церкви пульты для нот.
Гостями были сплошь друзья супругов Бетховенов, члены архиепископской капеллы и оркестранты. Их было здесь много, но тот, кого нетерпеливо высматривал Людвиг, еще отсутствовал.
Придворный органист Нефе появился последним. На этот раз он был в парике, в темно-коричневом сюртуке, под подбородком белел пышно присборенный шейный платок. Под мышкой он нес черную папку для нот, на которой была видна надпись крупными буквами: «Музыка». «Что это может означать?» — думал Людвиг. Музыканты, которые пришли, чтобы поздравить хозяйку дома и сыграть для нее, обычно сами заботятся о нотах!
И вот началось. Виновница торжества, правда, отсутствовала, но это было непременной частью шутливого действия, неизменно повторявшегося каждый год. Еще в ранние сумерки семья госпожи Бетховен уговаривала ее вздремнуть в дальней комнате. Ее должны были разбудить звуки торжественной интродукции. Но так как виновнице торжества было известно о подготовленном сюрпризе, она тщательно оделась, слегка припудрила лицо и потом уже осторожно улеглась, одетая, заботливо уложив пышную юбку на соседнем стуле.
Две лучших комнаты дома были освещены непривычно для их скромного жилья. В каждой комнате горело по двенадцати свечей, вставленных в трехрогие подсвечники, одолженные у соседей. Музыканты уселись у пультов. Людвиг взялся за скрипку. Несмотря на то что был отличным пианистом, в княжеском оркестре он состоял в должности скрипача. У рояля, сдвинутого к самой двери, уселся Нефе. Все ожидали его сигнала. Едва он кивнул головой и коснулся пальцами клавиш, как зазвучала ликующая музыка — серенада хозяйке дома.
У старшего Бетховена не было в руках никакого инструмента. Ему была отведена особо почетная роль.
Одетый в свое лучшее платье, он подошел к дверям спальни, постучал, вошел и сразу же появился с женой, которая была облачена в шелковое платье и в белоснежный парик. На ее натруженных руках были длинные кружевные перчатки. Снова грянула музыка. Теперь это был уже изящный марш, и под звуки его супруги медленно подвигались к некоему трону, установленному в первой комнате под торжественно украшенным портретом деда Людвига. Троном служило старое фамильное кресло.
Длинные гирлянды, сплетенные Фанни и Цецилией в дровяном сарае, превратили дряхлое кресло в нечто волшебно-прекрасное. Таким оно, во всяком случае, казалось Людвигу и его младшим братьям. Глазами, полными восторга, смотрели они на свою мать, идущую мелкими шажками рядом с отцом. Сегодня она какая-то непривычная, нежная, очаровательная. Ее продолговатое, исхудавшее лицо светилось какой-то особенной мягкостью. «Почему она не бывает такой каждый день? — думал Людвиг. И сам ответил себе: — Стряпать и стирать в парике и шелковом платье не будешь».
Когда смущенная госпожа Бетховен села, музыка умолкла. Настало время поздравлений.
Первым пролепетал что-то маленький Николай, потом отбарабанил поздравительные стихи Каспар, и наступила очередь Людвига, до крайности растерянного и смущенного. В последнюю минуту к нему подошел Нефе, всунул в руку черную папку и прошептал:
— Это подарок для мамы. Вручи ей его.
Как было не волноваться, когда он даже не знал, что держит в руках! Но нужно было идти, потому что отец приближался вслед за ним.
Все четверо мужчин из семьи Бетховенов уже вручили матери по букету цветов и поцеловали ей руку. После них ее приветствовали таким же образом и остальные гости; дамы, разумеется, только пожали ей руку.