Пять пар пытливых глаз были устремлены на взволнованное лицо Людвига. Откуда же взялась такая удивительная сила в этом юноше, с виду таком нескладном, провинциальном?
Он кончил, раскрасневшийся от безмерного напряжения, и, вздохнув полной грудью, поднялся со стула. Моцарт был уже рядом:
— Это было нечто другое, мой друг! Такой игры я давно не слышал. Благодарю вас!
Людвиг оглядывался в растерянности. За что Моцарт благодарит его? Вокруг уже звучал хор похвальных речей. Друзья композитора спешили поздравить с успехом молодого музыканта. Моцарт представил их. Но взволнованный пианист не расслышал их имен, только понял, что все они так или иначе связаны с театром — одни певцы, другие музыканты. Композитор положил на плечо Людвигу свою мягкую, белую руку:
— Друзья, обратите внимание на этого юношу. Когда-нибудь он заставит мир говорить о себе!
Людвиг слушал в счастливом молчании. Все его существо наполнилось покоем и радостью. Он добился своей цели. Моцарт уже не отвергает его. Его старый учитель был прав: «Ты сыграешь ему, и он поймет». А повеселевший маэстро еще раз потрепал его по плечу.
— Посидите с нами, — пригласил он.
Красивая кареглазая жена Моцарта принесла кофе. Все сидели вокруг стола, и юный Бетховен с ними, как равный с равными, безмолвный и счастливый. Моцарт обещал позаниматься с ним по мере возможности. Серьезные и регулярные занятия Моцарт, извинившись, откладывал до того времени, когда наконец закончит «Дон-Жуана». Он не хотел слышать о плате. Моцарт хорошо понимал, что боннскому музыканту с трудом достается каждый крейцер.
— Я буду заботиться о доне Людвиге, когда избавлюсь от дона Жуана, — говорил он. — Этот испанский авантюрист совершенно оседлал меня!
Это было поистине так. Когда ученик пришел в назначенное время, композитора не оказалось дома. Его срочно вызвали в театр. Прошла целая неделя, пока они наконец увиделись. Моцарт просил извинить его и, как бы желая вознаградить Людвига, после занятий долго и откровенно беседовал с ним.
— Я недостаточно уделяю вам внимания, я знаю. Но время, время! Если бы еще можно было не растрачивать его попусту!
Людвиг покраснел.
— О нет! Я не имею в виду вас, простите! Работать с вами было бы радостью для меня. Я говорю об уроках, которые я даю в семьях знати. Это не большое удовольствие, но как жить?
Людвиг уже заметил, что обстановка в доме Моцарта не соответствует его славе. Все было очень скромно, мебель дешевая и, как видно, куплена не новой. Он был очень удивлен, что прославленный музыкант добывает уроками жалкие гроши.
— Я думал, маэстро… — Бетховен запнулся.
— Что я, занимаясь музыкой, разбогател? Где там! Бедняки, которые насвистывают мои мелодии на улицах, не могут мне дать что-нибудь потому, что у них самих ничего нет. А богачи полагают, что я порхаю как мотылек и питаюсь славой. О, вы не представляете себе, до какой степени справедлива пословица: «Сытый голодного не разумеет». Когда я в юности ездил по Европе и давал концерты в княжеских дворцах, дарил мне иной монарх позолоченный крестик или часики, если монарх был пощедрее. Прекрасно. Если один крестик, одни часики — это ничего. А двое, трое, четверо? Когда я получил подобный подарок в пятый раз, я сказал, что попрошу пришить на брюках пять карманов, и из каждого будут выглядывать часы, чтобы никому больше не пришло в голову благодетельствовать меня подобным же подношением.
Людвиг неуверенно рассмеялся и возразил:
— Но теперь уже ваши сочинения должны давать вам средства…
— Должны были бы, но… имейте в виду, есть немало приверженцев старых порядков. У нас в музыке не менее ста лет господствовали итальянцы. Я пишу другую музыку. И в глазах многих это грех.
— Разве итальянские музыканты против вас? — спросил Людвиг.
— Скорее наши вельможи, которые хотят, чтобы со сцены звучали вечно эти надоевшие и бессодержательные итальянские оперы.
— Насколько я знаю, ваша «Свадьба Фигаро» все-таки понравилась?
— Да еще как! На первом представлении овации были такие, что занавес открывался не меньше двадцати раз, певцы тоже бисировали свои арии. Представление затянулось далеко за полночь. Но император, присутствовавший на этом представлении, приказал, чтобы впредь ничего подобного не повторялось. Это было недвусмысленное предупреждение обществу: не вздумайте опять рукоплескать Моцарту! И знаете, сколько раз играли «Свадьбу Фигаро»? Всего-навсего восемь. Потом запретили. А в Праге сразу после этого ее играли непрерывно всю зиму, почти ежедневно!