«Ничтожество», «хулиган», «чучело» — вот были слова, которыми он встретил меня. Напрасно пытался я его успокоить. Он не давал мне вымолвить ни слова, укоряя меня в неблагодарности, лгал мне в глаза, будто мне платят по пятисот дукатов в год. Сколько живу на свете, никогда он не платил мне столько. Я уже думал, что он бросится на меня с кулаками. Наконец я решил кончить все это раз и навсегда.
«Ваше сиятельство, вы недовольны мною, в таком случае я буду просить, чтобы…» Я не успел договорить, что хочу быть уволенным со службы, как он в бешенстве закричал на меня:
«Что?! Ты грозишь мне? Ты, шут! Вон отсюда, с таким ничтожеством мне не о чем разговаривать!»
«Мне с вами тоже!» — сказал я, уже не владея собой.
«Вон, вон, негодяй!» — орал он на меня.
Я вышел. В дверях я обернулся и сказал ему:
«Завтра я подам письменное прошение об увольнении».
И действительно, на другой день я принес это прошение и небольшую сумму денег, выданную мне на обратный проезд. Меня принял граф Арко, надзиравший за дворцовой кухней. Он отказался взять мое прошение и деньги. Он, видите ли, не был уверен, в самом ли деле так сердит архиепископ, или, может быть, сменит гнев на милость.
Итак я ходил туда день за днем целый месяц, пока наконец Арко получил указание «послать этого бродягу к черту». Приказание это было выполнено буквально. Он осыпал меня бранью, которую услышишь разве только в конюшне. Я бросил свое прошение на стол и вышел. Граф ринулся за мной. Он догнал меня на лестнице и неожиданно изо всех сил пнул меня ногой. Я упал и покатился с лестницы, ударившись головой о входную дверь. Не помню, как я очутился на улице, как добрел до дома…
Людвиг широко раскрыл глаза. Невозможно было поверить…
— Маэстро, это так вас — вас, композитора, виртуоза…
Моцарт горестно усмехнулся:
— Да что вы, я обыкновенный человек…
Юному музыканту, оказавшемуся в Вене, чтобы по примеру Моцарта научиться добывать славу и благополучие, было о чем призадуматься. И опять он укорял себя за то, что отнимает время у хорошего человека, ведущего тяжелый бой против нелегкой своей судьбы. Не думал он тогда, что обстоятельства все равно скоро оторвут его от Моцарта.
А пока в нем крепли уважение и любовь к мужественному человеку, первому из музыкантов, кому удалось вырваться из числа придворных служителей и решиться жить как независимому художнику. Какое мужество надо иметь, чтобы отказаться от покровительства знати, грубой и необразованной и все-таки нет-нет да и дающей своим вассалам кусок хлеба. Он решил, что в самом деле попросит Моцарта отложить их занятия.
Дома его ждало письмо, положившее конец всем сомнениям. На конверте он увидел почерк отца, неровный, тревожный. Предчувствуя недоброе, Людвиг разорвал конверт.
«Не знаю, следует ли мне звать тебя домой. Мама тяжело больна. Силы ее убывают, хотя мы и делаем все, что в наших силах. Она кашляет кровью. И говорит только о тебе…» Так начиналось письмо. Удрученный Людвиг опустился на стул.
Мама! Мало любви он видел в детстве, но той, что выпала на его долю, одарила его мать. Пока он не обрел друзей в гостеприимном доме Брейнингов, она была единственной его утешительницей. А как необходима она была Каспару, Николаю и маленькой, недавно появившейся на свет Марии Маргарите!
Что будет с детьми, если болезнь убьет ее? Людвиг неподвижно смотрел в одну точку. В самом ли деле опасность так велика? Неужели возвращаться домой? А может быть, подождать следующего письма, новых известий?
Они не заставили себя ждать. Через два дня отец написал: «Возвращайся! Мама надеется еще увидеться с тобой». Людвиг долго плакал в своей одинокой каморке и решил ехать как можно скорее.
Он поспешил в дом Моцарта. Поблагодарил, простился, обещал вернуться, как только позволят обстоятельства. Маэстро и его жена сочувственно пожали ему руку.
На другое утро еще затемно он сел в почтовую карету, ехавшую вдоль Дуная. И двух месяцев он не пробыл в городе, о котором так долго мечтал! Надолго ли он покидает его? Может быть, навсегда? Он не думал об этом. Все его помыслы устремились туда, вдаль, к ожидавшей его матери.