Гайдн с улыбкой махнул рукой. Но когда Людвиг настойчиво повторил вопрос, он по-дружески взял его под руку и сказал:
— Вам я могу похвастаться. Знаете, сколько я заработал концертами в Лондоне? Двенадцать тысяч дукатов! Через два года я опять поеду туда, и мне обещают заплатить вдвое больше. Что мне делать с такой уймой золота? Эстергази платят мне четырнадцать сотен дукатов ежегодно, этого мне вполне хватает. Зачем же мне с вас еще брать деньги!
Но молодой Бетховен чувствовал себя неловко. В самом деле, что может предложить бедняк этому композитору, которого осыпают золотом в Лондоне? Он привез из Бонна немного денег, но надолго ли их хватит? А брать уроки и не платить за них — значит принимать милостыню!
Чуткое сердце старого музыканта подсказало ему, какие сомнения мучают юношу. Его рука все еще по-дружески лежала на плече молодого музыканта. Когда они повернули в боковую улицу, он сказал:
— Вам не кажется, что на улице слишком сыро? Здесь за углом есть маленькая кофейня. Зайдем, выпьем чашечку горячего шоколада. Греховную привычку к этому лакомству я приобрел в Англии. А сегодня, пожалуй, выпил бы этот напиток за чужой счет. Знаете что? Вы заплатите за чашку шоколада, и это будет мой гонорар за месяц вперед.
Он добродушно засмеялся, сжал локоть молодого друга и добавил:
— Соглашайтесь! Раз в месяц мы будем пить шоколад за ваш счет! И если будет необходимость, вы можете мне сказать, как я сегодня: «Гайдн, у меня нет денег. Поистратился!» Ну так идемте же!
Бетховен весело кивнул головой:
— Вы так добры ко мне, маэстро!
Старый музыкант погрозил пальцем:
— Смотрите, как бы не пришлось вам роптать на меня! На будущий год поеду в Англию. Преподавание — дело серьезное. Но пока все, что могу сделать для вас, я сделаю с удовольствием. Но договоримся: когда ваша голова будет такой же седой, как моя сейчас, вы тоже будете помогать молодым музыкантам. А что касается князя Лихновского, то послушайтесь моего совета — идите к нему без промедления!
Людвиг согласно кивнул головой, хотя и не слишком радостно. Он понимал, однако, что каждое слово, произнесенное старым маэстро, было искренним и было подсказано ему большим жизненным опытом. Приходилось расставаться с прекрасной мечтой о жизни независимого художника.
Потом он клялся себе: «Мы еще посмотрим! Венцы еще будут с уважением произносить имя этого странного Бетховена, когда он встанет на ноги! А бить поклоны перед высокородными господами я не собираюсь! Даже теперь, когда я нищ!»
Входя вслед за своим учителем в маленькую сумрачную кофейню, он, сам того не замечая, тихо напевал «Марсельезу».
Не ты перед князьями, а князья перед тобой…
Всякое начало трудно. Людвиг Бетховен, вероятно, не согласился бы с таким утверждением, если бы кто-нибудь спросил его об этом четыре года спустя. Он забыл, что и его первые шаги были трудны, но он преодолевал трудности еще в Бонне. В императорскую же столицу он явился уже готовым виртуозом. Рекомендации Вальдштейна открывали ему все двери, в которые он стучался, а его блестящее мастерство открывало эти двери нараспашку.
Во дворцах Лобковицей, Кинских, Эстергази его неизменно ожидала приветливая встреча. Музыкально образованная знать охотно приглашала его на домашние музыкальные вечера.
И не всегда он выступал бесплатно. Деньги у него теперь водились. Но как быстро исчезали!
Мудрый Гайдн правильно предугадал, что лучше всего Людвиг будет себя чувствовать в доме Карла Лихновского, владельца богатого имения в Силезии. Каждую неделю в его доме собирались знатные ценители музыки, и никогда они не покидали его разочарованными.
В один декабрьский вечер, такой же ненастный, как четыре года назад, когда молодой приезжий из Бонна рыскал по столице в поисках комнатки подешевле, в гостиной гости Лихновского сидели за угощением и старались выведать у хозяина тайну обещанного им сюрприза.
— Что это за обычай такой — собрать у себя друзей и не говорить, по какому случаю они приглашены? — шутливо выговаривал хозяину русский посол Разумовский. Он повернулся к дамам, сидевшим во главе стола. — Надеюсь, наши прелестные хозяйки смилостивятся и удовлетворят наше любопытство.
— Кристина, не выдавай! И вы, матушка, молчите! — быстро проговорил Лихновский, обращаясь к жене и ее матери, графине Тун.
Пожилая дама шутливо покачала головой:
— Ничего не обещаю, милый Карл! Во-первых, оттого, что молчаливость не принадлежит к числу женских добродетелей, а во-вторых, оттого, что я никогда не надеялась поразить гостей. Ведь у них может оказаться другой вкус!