— Благодарю вас хотя бы за малую толику надежды, — галантно склонил голову Разумовский. — Надеюсь, что княжна нам поможет, — обратился он к женщине с весьма примечательным лицом.
Хотя ей было уже далеко за тридцать, в ее лице сохранилось что-то девичье. У нее были темно-голубые, широко поставленные глаза, как это часто бывает у детей. Слегка надув свои маленькие губы, она сказала:
— Я тоже не люблю никаких тайн! Хотя бы потому, что ожидать исполнения мечты бывает часто приятнее, чем увидеть ее осуществленной! А как можно на что-то надеяться, если ничего не знаешь?
— Отлично, княжна, — похлопал в ладоши старый барон Зильберберг, любивший пировать за чужими столами и отплачивать за это льстивыми речами. — Какая тонкость чувств, какая глубокая наблюдательность! В самом деле, надеяться на что-то лучше, чем получить то, о чем мечтаешь! Действительность редко бывает лучше, чем наши мечты. Исключение составляют присутствующие дамы, красота которых превосходит все наши представления об истинно прекрасном!
У стола сидели еще не менее десятка дам и мужчин, и все они атаковали Лихновского, добиваясь, чтобы он сказал им наконец, ради чего он собрал общество на «музыкальный вечер с сюрпризом».
Статный мужчина сорока лет, волевой подбородок и черты лица которого свидетельствовали о том, что уступчивость не в его характере, на этот раз счел за благо удовлетворить любопытство гостей.
В домах знати до сего времени господствовали манеры утонченные и изящные, но им грозило забвение. Новая Франция противопоставила изысканной салонной учтивости искренность и грубую правду, нежному менуэту — стремительную карманьолу, а парику с косой — свободно развевающиеся волосы.
Общество, собравшееся в салоне у Лихновских, еще не привыкло к этим удивительным переменам в европейской жизни. Дамы отлично чувствовали себя в пышных юбках и искусно причесанных высоких париках. Мужчины были в узких брюках, шелковых чулках и парчовых камзолах, их парики были густо напудрены.
И все вокруг было как бы причесанное и напудренное. И дворец, и мебель в стиле рококо — все это выглядело так, будто художники делали свое дело шутя. У легких стульев ножки были так тонки и изогнуты, что казалось, будто они, того и гляди, подломятся; кушетки были обтянуты тканями мягких тонов, затканными букетами цветов; стены и потолок украшали легкомысленно-кудреватые, лепные узоры.
В столь изысканной обстановке негоже было хозяину не выполнить просьбу гостей. Загадочно улыбаясь, Лихновский объявил:
— Я позволил себе пригласить вас присутствовать при состязании.
— Состязание! — отозвалось сразу несколько голосов.
— Но нет никаких оснований беспокоиться! Сражение будет бескровным. Речь идет о встрече двух музыкантов.
— Кто? С кем? — так и сыпались вопросы.
— Вы будете решать, дамы и господа, кто является лучшим пианистом в нашем городе.
— Конечно, аббат Елинек, — отозвались голоса.
— Людвиг ван Бетховен, — уверенно произнес Лихновский.
— Он еще слишком молод!
— Двадцать пять лет — это немало. Моцарт был великим мастером уже в пятнадцать лет!
— Но Бетховен не Моцарт!
— Он равен ему!
— Простите, — руку поднял Разумовский, — мне кажется, Бетховен уже несколько лет пользуется вашим покровительством. Если не ошибаюсь, он проживает в вашем дворце. Не хотите же вы видеть поражение вашего служащего!
— Он у меня не служит.
— Но вы поддерживаете его!
— Да, потому что вижу в нем гения! — Князь несколько смутился, услышав в шуме много голосов несогласных с ним. — Простите, но я хочу только сказать, что он не состоит у меня на службе и благодаря моей поддержке он имеет возможность совершенствовать и развивать свои необыкновенные способности. Только и всего!
Разумовский продолжал ставить свои вопросы:
— Никто не сомневается в том, что даровитость этого молодого человека чрезвычайно велика. Но он же не обладает ни сноровкой, ни опытом Елинека, ведь ему, должно быть, уже за сорок!
— Вот сегодня все и станет ясно!
— Не сбежит ли один из них в последнюю минуту? У артистов на такой случай всегда в запасе есть болезнь, — с сомнением произнес старый барон.
— Елинек говорил, что этого пришельца с Рейна он сегодняшним вечером поставит на место… Простите мне эторезкое выражение, — промолвил Лихновский.
— А молодой Бетховен?
— Он о предстоящем сражении ничего не знает. Ненавидит такие вещи и с удовольствием бы уклонился. Я просил его быть, чтобы сыграть для общества избранных знатоков музыки.