От боязни споткнуться в трудных тактах мальчик и в самом деле несколько превысил темп. Очень уж хотелось ему скорее сбежать во двор!
Людвиг начал снова. И опять в том же месте та же ошибка. Он затрепетал, а гнев отца нарастал.
— Черт возьми, почему ты не держишь темп? Тебе следовало бы дать по пальцам!
Мальчик покраснел еще сильнее, волнение сковывало, прозвучал совсем уже нечистый тон. Отец вскочил:
— Так вот что называется хорошо выучить! Хорошо, я научу тебя упражняться добросовестно!
Мальчик втянул голову в плечи, ожидая удара. Но Иоганн Бетховен поступил иначе. Он бросился к двери, гремя ключом.
— Так и знай: не выйдешь отсюда до полуночи. Будешь упражняться до тех пор, пока не будет ни единой ошибки. И посмей мне солгать, что готов, пока действительно не выучишь все!
Он хлопнул дверью, ключ повернулся в замке, и мальчик остался один. Мгновение Людвиг сидел в оцепенении. Потом его губы горестно скривились. Тело сотрясалось от плача. Из глаз хлынули слезы. Он старался удержать их: ведь отец мог вернуться в любую минуту! Он плакал и играл. С отчаянием и упорством. Ведь только безупречная игра могла принести избавление.
Между тем отец уходил из дома. Он никому не сказал, когда вернется. Ключ от комнаты, где сидел Людвиг, он положил в карман своего жилета.
Маэстро
И «чудо-ребенок» не остается ребенком вечно. Играет ли он на рояле или забавляется мячом. Людвигу скоро исполнится двенадцать лет. Мальчик, правда, невелик ростом, но плечист и крепко сбит.
Он стоял над Рейном и любовался тем, как сгущаются июльские сумерки. Благодатны эти склоны старого крепостного вала!
С утра здесь маршируют солдаты курфюрста, а к вечеру охотно сходятся жители города, ибо здесь всегда есть чем полюбоваться. У подножия заросшего травой вала катит свои волны величавая река, усеянная множеством судов, больших и малых. Кто насытится зрелищем играющей водной глади, может обратить взор в другую сторону. Он увидит раскинувшийся город, силуэт которого образуют крыши величавых строений. А над ними высятся многочисленные башни костелов. Самый древний из них насчитывал пять башен, и та, что находилась в середине, устремлялась ввысь почти на девяносто пять метров.
Юный Бетховен не замечал ни красоты города, ни величия Рейна, совершенно поглощенный беседой с человеком странного вида. Необычность его облика создавало не платье — такой же черный сюртук и треуголку носила большая часть мужского населения города, а его силуэт. Издалека могло показаться, что это согбенный старец. Вблизи было видно, что ему нет и сорока. При нескладном теле его голова была на удивление изящной и благородной. Высокий чистый лоб, темные глаза, светящиеся умом, свежий цвет лица — все это в рамке волнистых каштановых волос. Темные локоны — это в Бонне явление редкое, можно сказать исключительное: ведь придворному органисту и капельмейстеру придворного театра не положено обходиться без парика. Но жители Бонна уже привыкли, что Кристиан Готлиб Нефе ведет себя как ему заблагорассудится. Он отличается и отменным умом, иначе разве мог бы он так пленить Людвига? Ведь мальчик далеко не каждому открывает свое сердце.
К княжескому органисту, появившемуся в Бонне около трех лет назад, он привязался так, как мог бы быть привязан к отцу, если бы Иоганн Бетховен сам не оттолкнул мальчика.
— Так вы придете сегодня к нам, маэстро? — уже в который раз спрашивает мальчик задумавшегося Нефе.
— А это очень нужно? — неуверенно отнекивался органист.
— Мы были бы так рады! Мамин день рождения — это еще лучше, чем сочельник. Кажется, это единственный день в году, когда она бывает счастлива. Было бы так жаль, если бы вы не пришли…
Нефе явно думал о чем-то другом. Ничего не ответив, он двинулся по дороге, которая пересекала крепостной вал, спускаясь вниз, и вилась вдоль реки, будто желтая каемка голубой ленты.
Летний вечер был полон красой до краев. Искрящийся Рейн, зеленые холмы за ним, белые паруса судов, сияющее голубое небо с позолоченными солнцем облаками — все это поражало удивительной гармонией красок.
Нефе, приехавший сюда сравнительно недавно, скорее мог оценить по достоинству прекрасный пейзаж, чем Людвиг, живший здесь с детства.
Мальчик ждал ответа, в то время как мысли органиста были совсем о другом. Но он решил в конце концов, что было бы бессердечно отвергнуть приглашение, сделанное с таким искренним чувством.
— Приду, приду, мальчик, — ответил он рассеянно и несколько живее добавил: — Только бы отец не был чересчур… Я страшно не люблю… — Он не договорил, но отвращение к пьянству было написано на его лице, на котором сразу прорезались морщины.