Эта семья сильно отличалась от тех венских семей, в домах которых бывал Бетховен. Все четверо детей горячо любили друг друга, отличались независимостью характеров и смелостью суждений.
«Над моей колыбелью, — сказала однажды старшая из дочерей, Тереза, — витал дух Вашингтона и Франклина».
Покойный отец научил детей уважению к демократии.
Это было редкое явление в среде знатных семей, обычно безоглядно преданных императорскому дому и страшившихся каждого слова, от которого исходил дух свободы.
После смерти графа в поместье хозяйничала его жена, энергичная и деловая. Целые дни она проводила в полях на коне, наблюдала за осушением болот, за работами в лесу, за посевами и уборкой. При этом ценила музыку и литературу и со своими служащими переписывалась на латыни. Своих четверых детей она воспитанием не угнетала. Росли они на свободе. Зиму проводили в Пеште, а остальные восемь месяцев — в коромпском имении, на бескрайней придунайской равнине. Там бывала и Джульетта. Четверка Брунсвиков уже в детстве основала «республику» — дружеский кружок, в который принимались и наиболее симпатичные из гостей.
У «республики» было святилище — лужок в центре сада, окаймленный могучими липами.
Каждое из прекрасных деревьев носило имя кого-нибудь из членов общества и в отсутствие как бы олицетворяло его. К его кроне обращались слова, предназначенные отсутствующему, а его потрескавшейся коре поверялись тайны.
И Бетховен получил «свое» дерево, когда впервые появился в Коромпе как желанный гость. Его липа росла рядом с деревом Джульетты.
О чем теперь шептала их листва? Смогут ли они понять перемену в девичьем сердце? Тогда, год назад, эти деревья были свидетелями того, как они, двое, обо всем поведали без слов. Красноречивы были глаза, кивок головы, пожатие рук. Все было наполнено обещанием любви навсегда, верности!
Погруженный в воспоминания Бетховен прикрыл глаза, и перед его взором явственно предстала веселая ватага молодых друзей: спокойный Франц, задумчивая Тереза, крестница самой императрицы Марии Терезии, оживленные Жозефина и Шарлотта, приезжие юноши и девушки и, конечно, Джульетта, Джульетта прежде всего!
О, эти тайные прогулки по утрам! В росных лугах, когда сердца были омыты радостью…
После завтрака скачка молодых на горячих и легких венгерских конях. После обеда обычно собирались на своем лугу, окруженном липами. Если кто-то уходил, за него оставалось «его» дерево. Веселье длилось до сумерек.
Незаметно надвигался вечер, который они встречали музыкой, уже в доме. Пение, игра на скрипке, декламация сменяли друг друга. Иногда вместо мелодий слышались строфы стихов. И когда наступала полночь, кому могло прийти в голову отправляться спать? Но раньше это лишь изредка осознавалось как счастье.
Немало времени провел он под старыми деревьями, кроны которых пронизывал лунный свет. Вспоминал радостные волнения, изведанные за день, снова и снова возвращался к ним в мыслях, глядя на окошко, за которым засыпала Джульетта. Иногда ее тень мелькала за легкой шторой, и бывало, что она кивала ему головой, увидев в свете луны. А он захлебывался радостью.
Но иногда ночь приносила горькие раздумья. Его горячая голова пылала не только от любви, но и от горестных предчувствий. Не изменит ли когда-то Джульетта избраннику, не обладающему ни светским лоском, ни красотой… Но если останется верной она, не разрушит ли их счастье ее семья? Отдадут ли они единственную дочь за того, чье благородство имеет истинное значение лишь в царстве музыки?
Воспоминания вернулись из радостной Коромпы в грустный Гейлигенштадт. Джульетта и вправду изменила. Ведь Галленберг — граф, Бетховен — только художник.
Предчувствия лунных ночей не обманули его.
Он ударил по клавишам. В их бурном отзвуке слышалась боль. Мгновение тишины, и Бетховен заиграл сонату, посвященную Джульетте. В ней было все, что он давно предчувствовал, — любовь и ее крушение. Это сочинение, позднее так удачно названное Сонатой лунного света, было издано совсем недавно, в марте.
Тогда девичья ветреность вселилась в дамского угодника, и вот безвестный сочинитель принес издателю свое творение, на первом листе которого было оттиснуто посвящение:
ALLA DAMIGELLA CONTESSA GIULIETTA GUICCARDI.[15]
Ничего не спасла эта песня грустной любви, напрасно простиравшая свои руки к счастью… Значит, случилось то, что предсказала мелодия. Предчувствие счастья сгубила суровая непогодь — покинутому не оставалось ничего иного, как смириться. С горьким спокойствием принял он этот свой крест.