— Нет, нет, — поспешно заверил мальчик. — На мамин день рождения? Никогда! У нас в этот день бывает мир и благоволение! Да у него и времени на это не бывает, он весь вечер музицирует.
— Музицирует… Да, да, — повторил органист рассеянно, занятый какой-то неотвязной мыслью и плохо понимавший, о чем говорит мальчик. Потом вдруг воскликнул: — Музыка! Да! В ней красота, величие, счастье. Но, Людвиг, если бы я не верил, что искусство нужно людям, как хлеб, я сказал бы тебе кое-что!
— Что, маэстро?
— Я сказал бы: мальчик, беги от рояля, оставь музыку и стань булочником. Живя в страхе божьем, ты толстел бы понемногу, владел бы участком земли и виноградником на берегу Рейна, жил бы в собственном доме. Или стань парикмахером, цирюльником, сапожником — все лучше, чем быть музыкантом его курфюрстовой милости!
— Скажите, маэстро, а почему же вы тогда не стали заниматься ремеслом? — В глазах мальчика светилось лукавство.
— Например, портновским, да? Конечно, мой отец мог научить меня обращаться с ножницами, иглой и утюгом. Но я не хотел. Меня влекло искусство: музыка, театр, поэзия. Я не мог устоять.
Он вздохнул, помолчал и снова заговорил:
— Говорят, что в болотистых местах блуждают огоньки, способные увлечь человека в гибельную трясину. Я не верю в эти россказни. Но знаю, что искусство — это великий огонь, поднимающий человека к несказанным высотам. Кто однажды связал свою судьбу с искусством, уже никогда не сможет жить без него.
— Я знал ноты раньше, чем азбуку, — задумчиво отозвался мальчик.
— Это мне известно, — сказал его горбатый спутник. — Я еще не встречал человека, до такой степени одержимого музыкой. А кто, собственно, занимался с тобой?
— У меня, маэстро, было много учителей и ни одного настоящего. Отец был первым и самым незадачливым. Что он умеет всерьез? Когда он играет на рояле, думаешь, что он ведь, собственно, скрипач; если возьмется за смычок, сразу жалеешь, что он не отдался целиком фортепьянной игре. — Людвиг усмехнулся. Он уже отлично играл на нескольких музыкальных инструментах и к отцовским дарованиям относился со снисходительным недоверием: тот умел всего понемногу и ничего всерьез. — Пана ничего не доводит до конца. Хотел сделать из меня чудо-ребенка и не сумел. Я давал концерты в Кельне, в Роттердаме и здесь, в наших краях, во многих господских замках. Но деньги за мои выступления не текли рекой и так быстро, как он рассчитывал, и он перестал заниматься моим музыкальным образованием. Я переходил от учителя к учителю. Один учил меня играть на органе, другой — на скрипке, третий дал кое-какие знания по композиции.
— Ну, если все твои учителя умели столько же, сколько умел твой отец, они, наверное, быстро заканчивали курс наук?
— Они умели больше, чем отец, но этого скоро становилось недостаточно.
— Мне кажется, что учителем Людвига Бетховена был сам Людвиг Бетховен?
— Да, до тех пор, пока в Бонн не приехали вы.
Нефе отрицательно замахал рукой.
— Человек может быть учителем самому себе. И от этого имеет ту выгоду, что не должен платить.
— Вы тоже учите меня бесплатно!
— Это не совсем так. Разве ты не играешь на органе в церкви, и потом, если я буду учить какого-нибудь княжеского сынка, ему придется платить за себя и за тебя.
— Это было бы несправедливо, маэстро.
— Он всего-навсего расплатился бы за свой большой долг. Все князья в долгу у своих подданных. В сущности, курфюрст должен чуть ли не каждому жителю в округе.
— Он и у вас одалживал? Я и не знал!
Нефе смеялся.
— Конечно. И у твоего отца тоже.
— Ну, нет, маэстро, у нашего отца невозможно одолжить ни гроша. Его карман всегда пуст.
— Потому, что его обкрадывает его светлость.
Удивленный мальчик молчал. Уж не заболел ли его учитель?
— Вы говорите загадками, маэстро!
Нефе остановился, на лице его блуждала странная улыбка.
— Если бы мы жили несколькими милями западнее, ты бы знал не только загадку, но и отгадку.
Людвиг обратил вопрошающий взгляд в ту сторону, где солнце медленно садилось за верхушки невысоких холмов. Ничего не понимая, он пожал плечами.
— Во Франции уже кое-что сдвинулось, не то что у нас. Для них скоро взойдет солнце, — продолжал органист.
— На западе, маэстро? — В умных глазах мальчика отразилось недоумение.
Горбатый музыкант взял его под руку, и они пошли но тропинке вдоль Рейна.
— Мне нужно научить тебя многому другому, кроме музыки, чтобы ты видел немного дальше своих клавиш.