— А что я должен видеть?
— Ну, например, чем отличается княжеский музыкант от охотничьей собаки его милости?
— Музыкант от собаки?
— Разница вот какая: собака всегда накормлена, хотя не очень надрывается, ведь господа на охоту ездят не часто. А княжеский музыкант наоборот: хорошо накормлен редко, зато трудится непрестанно. Ведь князь хочет слушать музыку каждый день. И мы играем во время утренней литургии, дабы князь с приближенными не заснул, играем во время обеда, дабы пища лучше ими пережевывалась, музицируем вечером, дабы развлечь их перед сном.
— Трудиться должен каждый!
— А ты видел когда-нибудь милостивейшего господина работающим на винограднике?
— Он же богатый, зачем ему работать?
— Потому он и богатый, что других обкрадывает. Между князьями и разбойниками нет большой разницы.
Таких дерзких речей мальчик никогда еще не слышал. Дома не раз говорили, что на княжескую капеллу взваливают непосильный труд. Отец иногда разражался проклятиями — на сколько кусков он должен разорваться? Петь на латыни в костеле, петь на итальянском в опере, играть на нескольких музыкальных инструментах и, если понадобится, играть в немецких и французских пьесах. И все это за жалкую плату в двести пятьдесят дукатов в год! Но этот ропот всегда направлялся как бы в пространство. Речь шла о справедливости небесной, а не земной. Он никогда не роптал на курфюрста. Это господин, и может приказать, может принудить.
Людвиг был совершенно ошеломлен речами Нефе, но чувствовал, что его учитель рассуждал справедливо. Ему было понятно и то, что тот ставил на одну доску князей и разбойников. В самом деле, разве князья не отнимают урожай у земледельца, плоды труда у ремесленника и все, что только можно отнять, у художника?
— Мы рабы, — мрачно и гневно разносился голос органиста. — Захочется господину, и будем ползать перед ним на четвереньках!
— Я не буду, — отрезал мальчик, и его лоб прорезала строптивая складка.
Нефе горестно усмехнулся:
— Наши хозяева держат бедняков за ошейник. А художники, творцы красоты, бродят от двора ко двору как бездомные псы. Подставляют свой ошейник и просят: сделайте милость, возьмите меня в услужение!
Мальчик помрачнел и нервно поеживался. Он обладал независимым характером, и всякое упоминание об угнетении возмущало его. Он и без этого принуждал себя трудиться непосильно, но последние два-три года, когда отец перестал докучать ему своими заботами, жил привольнее и чужое давление переносил с трудом.
— Ты не ершись, Людвиг, — снова заговорил горбатый музыкант. — Разве я не прав? Наши музыканты едут продавать свое искусство во Францию и Англию. В это же время итальянцы и чехи ищут работу у нас. Каждый мечтает найти где-то лучший кусок хлеба и побольше свободы.
Казалось, ожесточенный органист с умыслом стегает мальчика жгучими словами.
Людвиг остановился, уязвленный на этот раз до крайности. Он воззрился на умное лицо своего спутника.
— А я не хочу быть господским лакеем! Я не буду ходить от двери к двери, подставляя свой ошейник! — Обычное «взрослое» выражение на его лице совсем по-детски сменилось выражением отчаяния и растерянности. — Но я ничего не понимаю, кроме музыки! Маэстро, скажите мне, ради бога, что мне делать?
Нефе ответил не сразу. На лице его отразилось тайное удовлетворение.
— Вот этого я и хотел, мой мальчик! Услышать этот твой вопрос: что нужно делать? Но и я хотел бы знать ответ на этот роковой вопрос.
— Можете ли вы мне что-нибудь посоветовать?
— Себе — нет. Тебе — да.
Княжеский органист не успел ответить, как раздался привычный звон соборного колокола. И сразу, будто они только и ждали этого сигнала, заговорили колокола иезуитского и францисканского монастырей, а потом зазвонили во всех городских и сельских костелах.
Юный Бетховен снял шляпу и тихо читал молитву. Нефе был протестантом, но и у него при звоне колоколов в католических храмах выражение лица смягчилось. Ему бы несдобровать, если бы кто-нибудь увидел его в этот момент в головном уборе! И без того у него было много врагов, возмущенных тем, что архиепископ держит у себя на службе приезжего иноверца.
Когда смолк тягучий перезвон, Людвиг быстро надел шляпу.
— Ну, теперь, маэстро, пожалуйста…
Нефе в замешательстве потер лоб:
— Говорить об этом нужно спокойно и не торопясь, а нам пора идти, мальчик. У меня урок в доме французского посла. А тебе нужно играть. Возможно, вечером…
— Значит, вы придете к нам? — Глаза Людвига засветились радостью.