— Я напишу ему о вас много хорошего, и уже сегодня, — пообещала Беттина горячо.
И действительно, она написала поэту в тот же день. Она полностью выразила в своем письме все, что пережила и перечувствовала, наблюдая из ложи Бетховена, когда тот дирижировал, и постаралась пересказать пространные рассуждения Бетховена об искусстве.
Гёте ответил без промедления.
Счастливая Беттина пришла к Бетховену, радостно помахивая письмом:
— Вот оно! Гёте хочет встретиться с вами и надеется, что научится у вас пониманию музыки.
— Ну, если кто-нибудь и может научить его понимать музыку, то это в самом деле я, — сказал композитор уверенно, но без хвастовства.
Беттина расположилась на кипе нот и книг. Вокруг, как всегда, были разбросаны ноты и вещи, и ей не удалось найти свободный стул, чтобы сесть.
— Подождите, маэстро, — сказала она взволнованно. — Я это письмо разделю между нами двумя. Что написано для меня, я пропущу; что ваше, я прочту вам.
Она водила пальцем по строчкам, что-то неясно бормотала, потом начала читать звенящим голосом:
— «Передай Бетховену мои сердечные поздравления. Я с удовольствием принесу какую угодно жертву для того, чтобы встретиться с ним лично. Обмен мыслями и опытом принес бы нам много пользы. Может быть, ты сможешь уговорить его поехать в Карлсбад, куда я езжу почти каждый год. Там я имел бы прекрасную возможность слышать его и учиться у него»…
— Простите! — прервал девушку Бетховен. — Это я хочу учиться у Гёте! Я был бы счастлив узнать, что он доволен тем, как я переложил на музыку его сочинения. Вы написали ему об этом?
— Я написала, но он не хочет вас поучать в чем-либо. Послушайте терпеливо! — И она снова склонилась над письмом. — «…Обучать его было бы дерзостью даже со стороны более проницательного человека, ибо гений освещает ему путь и дает ему частые просветления, подобные молнии, там, где мы погружены во мрак и едва подозреваем, с какой стороны блеснет день».
Потом она опять что-то бормотала, переворачивая страницы письма.
— Дальше уже только для меня, — сказала она, подняв голову и рассмеявшись. — Но вот еще кое-что для вас! Гёте был бы очень рад, если бы вы послали ему те две песни, которые вы мне недавно пели. Только он просит, чтобы было написано разборчиво.
— Жизнь слишком коротка, чтобы я забавлялся вырисовыванием нот. Даже самые красивейшие ноты мне, например, нисколько не помогут. Но для Гёте я дам их своему лучшему переписчику! — удовлетворенно заметил он. И обратился к Беттине со словами благодарности: — Дорогая, весна этого года — самая прекрасная, это так — ибо я познакомился с вами… Я был как рыба на суше, милая Беттина. Вы застигли меня в момент, когда мною всецело владело отчаяние; но оно исчезло поистине благодаря вам. Я сразу понял, что вы из другого мира, не из этого, абсурдного, которому при всем желании нельзя довериться.
Потом он вспомнил, что, возможно, еще этим летом испытает счастье встречи с любимым поэтом.
— Почему я не мог сделать этого давно? По правде говоря, я и раньше уже подумывал об этом, но меня сдерживала моя робость. Мною она частенько овладевает. Словно я не такой, как все! Но теперь я перед Гёте робеть не буду!
Король среди поэтов или поэт своего короля?
Уставившись в пространство, Бетховен сидел в своей скромной комнате, снятой им в Теплице вместе с расстроенным фортепьяно. Уже в прошлом году влекли его в этот северочешский курортный городок две вещи: необходимость восстановления своего здоровья и надежда на встречу с Гёте. Не повезло ни в том, ни в другом. Какие-то обязанности высоко придворного чиновника не позволили поэту приехать в назначенное время. А лечение? Болезнь изводила слух все больше и больше. Не то чтобы быстро, скорее, — медленно, но неуклонно.
Композитор как будто уже смирился с болезнью. Она крадется за ним как тень вот уже много лет. А кто оглядывается на свою тень?
То, что в этом году он особенно радовался поездке в Теплице, не было связано с надеждой на выздоровление. Он надеялся встретиться здесь наконец с поэтом, который был так дорог ему.