— Покажи-ка мне, как ты исправил партию фагота в своем концерте. — И больше уже ни о чем не спрашивал.
Зато через несколько дней Елена Брейнинг спросила свою семнадцатилетнюю дочь:
— Тебе не кажется, что твои занятия немецкой литературой отнимают у Людвига слишком много времени?
Дочь пытливо взглянула в лицо матери своими удивительными карими глазами, но сразу склонила голову, так что локоны ее высокой прически закрыли ей лицо.
— Я его долго не задерживаю. Он сам всегда говорит, что любит быть у нас, — ответила она смущенно, — и что эти часы проходят удивительно быстро, быстрее, чем Другие…
— И ничего более он не говорил тебе?
— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, мама.
— Ну, не говорил, например, что он любит тебя?
— Этого он не говорил.
— Впрочем, это бывает видно в без слов. А что же ты? Любишь его?
— Ну конечно. Очень люблю.
— А Франца Веглера?
— Его я тоже люблю.
— Ничего не понимаю! — Всплеснула руками госпожа Брейнинг. — Не могла бы ты мне объяснить толком, как это тебе удается любить их обоих и одинакова ли эта любовь?
Дочь некоторое время тихо повертывала колечко на белом пальчике. Потом произнесла с легкой, немного грустной улыбкой;
— Я бы тоже хотела, чтобы кто-нибудь объяснил мне это.
Теперь Людвиг редко бывал в доме Брейнингов. Он погрузился в работу, а на укоры отвечал, что у него со-псом нет времени. Зато он стал чаще поговаривать о Вене и о Моцарте.
По дороге в Лондон в Бонне ненадолго задержался маститый композитор Гайдн. Он прослушал некоторые сочинения Людвига и похвалил их.
А Нефе опять твердил о Вене:
— Сейчас для тебя в Вене есть уже двое наставников. И лучше их в мире нет!
начале ноября 1792 года рейнский город Кобленц являл собой удивительное зрелище. С левого берега на правый через реку переваливало войско князя гессенского. А ведь совсем недавно эти же полки так же поспешно передвигались с правого берега Рейна на левый. Тогда они вместе с пруссаками двигались против революционной Франции, теперь они устремились обратно.
Что же произошло за такой короткий срок?
Французы, узнав, что хозяев нет дома, отправили на Рейн несколько революционных полков. Без труда обошли они Майнц и двинулись в глубь немецких земель. Вскоре пал и Франкфурт-на-Майне.
Таким образом, революционные войска спокойно шествовали по гессенской земле, в тылу у княжеского войска. Нужно было остановить их.
…Мост через водную преграду был до предела забит. Он покоился не на быках, а на широких плотах, которые под тяжестью запрудивших мост войск и орудий погрузились в воду почти до краев.
Немецкие офицеры не обращали на это внимания. Надо спешить. Революция заразительна. Что, если за французами последует собственная беднота?
Мост скрипел, вздрагивал и вздыхал под копытами коней и под сапогами пехотинцев. Но на другой берег жаждало переправиться не только войска.
— Черт возьми, что же, мы так и будем торчать здесь до скончания века?! — бранился черноглазый и черноволосый юноша. Он выбрался из почтовой кареты, безнадежно увязшей перед мостом в потоке войск, и нервно вглядывался в забитую дорогу.
Коренастый кучер ежедневно перевозил не меньше двух десятков путешественников.
Сейчас вместе с каретой застряли только двое. Оба были молоды, каждому немного больше двадцати лет, и путешествовали они из Бонна вверх но Рейну. Левый берег реки был безнадежен из-за создавшихся пробок, и оставалась возможность перебраться на правый берег здесь, в Кобленце.
— А нет ли другого моста? — спросил один из путешественников почтальона, сидевшего высоко на козлах.
— Откуда бы он взялся? — осклабился усатый и краснолицый возница. — Разве только если бы мы доехали до Майнца. Да там уже сидит француз!
— Ну, это нас бы не испугало, — сказал черноволосый.
Кучер пожал плечами:
— Почта уже туда не ездит.
Все трое мрачно всматривались в происходящее на мосту. Казалось, потоку военных не будет конца. Едва умолк топот драгунской конницы, как через реку хлынула пехота, и сразу же за ней пошли орудия, каждое из которых тащила шестерка коней. А у моста уже сгрудились новые толпы солдат, над головами которых покачивались провиантские фуры, легкие маркитантские повозки теснили мычащий скот — эти передвижные склады мяса.
Смуглый юноша мрачнел все больше.
— Этак мы до Вены доберемся разве только через месяц, а вы до Нюрнберга, может быть, дней за четырнадцать, — сказал он своему спутнику.
В ответ тот безнадежно пожал плечами. Тогда черноволосый путешественник обратился к вознице:
— А что, если нам дождаться, когда в потоке войск окажется разрыв, и втиснуться в него?
Почтальон хитро улыбнулся:
— Так я уже об этом думал. Но затесаться в войско — игра небезопасная. Могут и палки по спине прогуляться.
— Ну, надеюсь, ваши кони окажутся проворнее, чем палка какого-нибудь капрала. А на такой случай лекарство будет выдано вперед: талер получите, если сумеете проскочить.
— И от меня талер, — добавил спутник.
— Господа с княжеского двора в Бонне? — спросил возница.
— Я придворный музыкант Бетховен, — сказал черноволосый путешественник.
Его спутник хранил молчание. Он не имел отношения к княжескому двору. Юлиус Фукс был сыном торговца, который счел за лучшее переправить часть своих капиталов из небезопасных рейнских краев в более спокойный Нюрнберг.
— Ну так и быть, — произнес возница. — Садитесь, господа, в карету. Попытаем счастья! — Он легонько стегнул коня и начал осторожно продвигаться к мосту.
— Дорогу послу курфюрста боннского! Дорогу послу курфюрста боннского! — громко выкрикивал он.
Со всех сторон по их адресу неслись возмущенные крики и брань. Тем не менее высокое курфюрстово имя оказывало действие. Почтовая карета плыла над возками, как ковчег, и постепенно приближалась к мосту. Теперь оставалось только влиться в воинский поток и вместе с ним переправиться через реку.
Почтальон терпеливо выжидал удобного момента. Вот кончила проходить пехота, и двинулась артиллерия. Первое орудие несколько помедлило, так как кони рванули неодновременно, и в это мгновение на мост прорвалась почтовая карета.
— Эй, что это значит? Стой! Стой! — кричал взбешенный капрал.
Он замахнулся палкой, составлявшей его снаряжение, как и сабля, и бросился за почтовой каретой. Но было поздно! Опа уже попала в лавину, движущуюся по мосту, кони фыркали в спины впереди идущих пехотинцев, а почтальон только посмеивался.
Переехать мост было только частью трудной задачи. Предстояло еще пробиться сквозь пестрое море разношерстных войсковых частей, выстраивавшихся на другой стороне реки. Но хитрый возница и там не растерялся. Опять покрикивая, что везет послов курфюрста боннского, он лавировал в беспорядочной мешанине людей и военного снаряжения. По мере удаления кареты от берега толпы войск редели, и наконец впереди показалась свободная дорога.
Кучер на мгновение остановился, чтобы дать передохнуть коням. Он открыл дверцу кареты и сказал:
— Ну, господа, из пекла мы выскочили! С вашего позволения, в честь благополучной переправы я выкурю трубку. — Он зажег ее, пыхнул и, выпустив первый клуб дыма, сказал: — Желаю вам счастливого путешествия. А мне, господа хорошие, придется вернуться. Жаль! Как у вас пойдут дела дальше, трудно сказать. Что, если на французов наткнетесь? Говорят, что их гусарские разъезды прорываются далеко. Держитесь подальше от Франкфурта, чтобы не затесаться в какое-нибудь сражение! Всему свое время — и храбрости п осторожности. По нынешним временам я бы придерживался последнего! — Он почесал затылок, запер дверцу и взгромоздился на козлы.
Его опасения не были безосновательными. Ведь почтовые станции, были перекрестками путей и средоточием последних новостей. Почтальоны лучше, чем кто-либо, чувствовали, что прирейнская земля вот-вот станет полем битвы.