Так с кого же начать сегодня? С кого? С главы венских музыкантов — старого Мастера Иосифа Гайдна! Да, конечно.
Людвиг вскочил с постели. Полеживая на боку, человек ничего не добьется. Вон из дома, на улицу! У Гайдна надо будет узнать кое-что о венской жизни. Например, где можно взять напрокат рояль? И сколько это будет стоить?
Он начал поспешно одеваться. Быстро сбежал по ступеням, стертым за долгие десятилетия.
Во дворе он остановился. В просторной мастерской, почти ушедшей в землю, раздавался скрип какой-то машины. Худощавый человек, налегая всем телом на длинную ручку, приводил ее в движение. Второй рабочий вкладывал в машину белые листы бумаги и поворотом ручки возвращал их обратно уже покрытыми черными буквами.
Это была типография! Таинственное место, где рождаются на свет труды мудрецов и бездарных писак, откуда распространяются светлые идеи и глупость людская.
Людвиг сочувственно смотрел на рабочих сквозь грязное оконное стекло. Они начали работать еще на рассвете и кончат, когда стемнеет.
Людвиг, вздохнув, пересек маленький дворик и зашагал по улице, продуваемой резким осенним ветерком. Достав из кармана записку с адресом композитора, он справлялся у прохожих, как ему пройти к нужной улице.
Но, услышав, что на башне ближайшей церкви часы пробили девять раз, Людвиг остановился. Правила хорошего топа, усвоенные им в боннской школе воспитания, которой был для него дом Брейнингов, гласили, что в столь ранний час визиты не положены. И в голове возникла мысль: не Гайдна, а первого своего учителя ты должен навестить в Вене прежде всего! Ему-то ранний визит пс будет помехой. Он уже там, где земное время не значит ничего…
И Бетховен направился на кладбище святого Марка. Снова он спрашивал прохожих и по их указанию шел длинной прямой улицей к городским воротам. Он прошел через них и сразу очутился за городом, оставив позади крепостной вал, обозначивший границу города.
Картина, открывшаяся перед ним, была печальна. На широкой равнине не было ни единого домика. Она была мокрой и унылой. Вдоль дороги, покрытой лужами, торчали скелеты деревьев, листва на которых была уже оборвана ветром.
Он двинулся дальше, и вскоре в тумане возникла кладбищенская степа. Людвиг прибавил шаг. Наконец ом увидел ржавые ворота, их левая половина висела на одной петле. Длинные ряды крестов выступали из мглы.
С грустью он оглядывался вокруг. Как найти место, где почило сердце Моцарта?
Людвиг бродил по кладбищу, пока не разглядел холмик свежей земли, на который откуда-то снизу падали комья глины.
Он подошел к краю повой могилы, в глубине которой стоял могильщик. Старик оперся о лопату и удивленно воззрился на нежданного посетителя:
— Кого вы ищете?
— Моцарта. Сочинителя музыки.
— Музыканта? А у него есть здесь могила?
— Ведь это кладбище святого Марка?
— Да. Но уж я-то знаю на память всех лучших покойников. А вот Моцарта не знаю!
— Он был капельмейстер. Его опера «Волшебная флейта» идет в Вене уже второй год. Он умер в прошлом году, в начале декабря.
Могильщик наморщил лоб.
— Ага! Это мог бы быть тот… Его уже трое искали… И все иностранцы! Странно, почему это венцы не приходят? Вы, наверное, тоже из-за границы, правда?
— Я из Бонна. Музыкант.
— Так-так. Ну, этот похоронен здесь. Только вряд ля найдешь.
— Но ведь есть же надгробие?
— А кто его поставил? Ха! Да и где бы его поставили-то?
— Вы же говорите, что знаете все могилы!
— Я так не говорил, господин музыкант! Я говорил, что знаю все хорошие могилы! А этого капельмейстера мы похоронили в общей. В них, видите ли, закапывают тех, у кого нечем платить за место. А уж кого этак хоронят, я про имя не спрашиваю. У таких часто и имени-то никакого не бывает.
Бетховен смотрел на могильщика потрясенный.
— Но ведь… это был человек, известный всей Европе!
— А так бывает, что человека, когда помрет, начинают почитать… Да что теперь поделаешь-то! Что же мне, выдумать ее, могилу-то! Таких могил для нищих здесь сколько угодно.
Могильщик сердито нагнулся и начал снова копать. Сколько уже времени потерял он с этим бедно одетым иностранцем. От таких чаевых не дождешься. Музыкант! Когда-нибудь тоже закопают в общую могилу… Комья глины, вылетев снизу, обсыпали ботинки Людвига.
Он попрощался с могильщиком и нетвердыми шагами побрел к выходу.
Его сознание отказывалось воспринимать ужасную правду. Он остановился у ворот, еще раз оглянулся, будто лес почерневших крестов и мраморных памятников мог прояснить тайну, навсегда скрытую для человечества: где нашел свое последнее пристанище величайший из композиторов?
Людвиг закусил губу, подавляя плач. В мыслях он снова был у молодого композитора, такого доброго к нему, невзрачному юнцу, приехавшему с берегов Рейна. Ах, как его окрылили тогда слова Моцарта: «Этот юноша однажды заставит мир говорить о себе!»
А не будет ли и мой конец таким же? В безымянной могиле, среди бродяг и нищих…
Кипучая жизнь императорской столицы не доходила до его сознания. Он не замечал офицеров в расшитых золотом мундирах, гарцующих на горячих венгерских конях. Не обращал внимания на проносившиеся мимо застекленные кареты, украшенные позолотой.
Не взглянул он и на отряд гренадеров, громко печатавших шаг по булыжнику мостовой, — их головы украшали огромные медвежьи шапки.
Он не слышал даже нищих, которые взывали к богатым и знатным своей вечной мольбой: «Сжальтесь над несчастными!»
Мыслями Людвиг все еще был на кладбище. Он шел не оглядываясь, пока не достиг дома, адрес которого маститый композитор написал ему когда-то собственной рукой.
С волнением вступил Людвиг туда, где жил величайший из живущих немецких композиторов. Старый маэстро Гайдн сидел в своем кабинете, обложенный нотами, и что-то исправлял в них. Ноты лежали на письменном столе, на стульях и даже на полу.
Быстрые темные глаза композитора вопросительно взглянули на посетителя, которого ввел в комнату старый слуга. И сразу же в них отразилось удовольствие: он узнал Бетховена.
— О, гость с Рейна! — сказал он, по-юношески живо поднимаясь от стола. — Давно ли вы приехали? А что же война? Не задержала вас в пути? Как идут дела у боннских музыкантов?
Бетховен, взволнованный сердечным приемом, низко поклонился и стал рассказывать о Бонне, о сбежавшем курфюрсте, о знакомых музыкантах так горячо, что хозяин никак не мог вставить хотя бы одно слово и пригласить гостя сесть.
Так они и стояли в кабинете, заполненном книгами и нотами, — стареющий маэстро и его новый ученик…
Один — невысокий, худощавый, темноволосый юноша, со следами перенесенной оспы на лице, другой — такой же невысокий, худощавый и черноглазый, в темном парике, с лицом, на котором тоже были видны следы оспы.
И все же в главном они были очень разными.
От всего облика Бетховена — от широкого лица с коротким носом и тяжелым подбородком, от энергичного рта и ярких глаз веяло силой, взрывчатой и стремительной.
Вытянутое лицо Гайдна, на котором выделялся длинный, узкий нос с горбинкой, наводило на мысль, что человек этот умеет усердно трудиться, но не способен на решительные действия.
Встретились две стихии! Неукротимый водопад, бешено налетающий на препятствия, встретившиеся на пути, и широкая река, прокладывающая себе дорогу без шума и штормов.
Едва Людвиг уселся, как сразу же заговорил о Моцарте. Его сердце все еще было полно горечи от кладбищенских впечатлений.
— Произошло нечто странное, — смущенно произнес старый Гайдн, сидя в глубоком кресле. — Когда происходило погребение величайшего композитора нашего времени, на его гроб не упало ни одной слезы. На похоронах не оказалось ни одного знакомого человека, не было никого и из родных.