— Я не гость, миссис Дири.
В жилой комнате и в коридоре горел свет, комната Дири не была освещена. Он вошел в нее и зажег свет, осмотрелся: пепельница была вычищена, пишущая машинка закрыта. Все остальное оставалось по-прежнему.
— Зачем… Почему вы пришли сюда? — спросила миссис Дири.
Он словно не слышал ее вопрос, смотрел на нее, стоявшую в проеме двери и всем своим видом искусственно изображал разочарование.
— Я, конечно, сразу должен был заметить это, и именно поэтому, что его не было на месте! — сказал он.
— О чем вы, собственно, говорите?
— Вам все известно, миссис Дири! Том Дири, человек добросовестный, чтобы не сказать бюрократического склада, застрелился в этой комнате. Он все хорошо подготовил: собрал страховые полисы, оплатил счета, все лежало, согласно плану ^подготовленному для самоубийства. И все же кое-чего не хватало, того, что такой человек, как Том Дири никогда не должен был забыть.
— Я вас прошу, оставьте меня, мистер Бэньйон!
— Записка, предсмертное письмо! Оно должно было быть здесь. Том Дири не мог уйти из жизни, не оставив никакого следа, — он посмотрел на женщину, и его лицо стало суровым. — Где записка, миссис Дири?
Она села на ручку кресла. Бэньйон удивил ее, но не застал врасплох.
— Вы, кажется, потеряли рассудок, мистер Бэньйон. Конечно, такой умный человек, как вы, рано или поздно придет к мысли, что подобная записка должна быть, но вы глупец, если думаете, что я тотчас же полезу в карман и вручу ее вам!
— Да? Но я все же получу ее, представьте себе!
— О нет, этого не будет никогда! — сказала она таким тоном, словно отказывала в чем-то невозможном упрямому ребенку. — Записка является моим самым надежным залогом, и я не отдам ее ни вам, ни кому-либо другому.
— Значит, залог! Выходит, Лагана купил ваше молчание?
— Конечно! — миссис Дири играла носком своих лакированных туфелек. — В день смерти Тома я говорила с ним о предсмертной записке. Он предложил мне значительную сумму, хорошую годовую пенсию, если я уничтожу ее.
— Чего вы, однако, не сделали?
— Как я могла согласиться! Это была бы непростительная глупость. Когда я говорила с Лаганой, записка уже лежала в моем сейфе в банке. У моего адвоката есть написанное мной письмо, которое он должен вручить начальнику службы безопасности в присутствии представителей прессы в случае моей насильственной или неожиданной смерти, — она усмехнулась. — Как видите, записка Тома не только мой самый надежный залог, но и мое страхование жизни. Мистер Лагана сам будет беспокоиться о том, чтобы со мной ничего не случилось.
— И, разумеется, именно вы сообщили ему о Люси Карровэй?
— Еще бы! Вы сами дали мне понять, что она, вероятно, знает больше, чем она вам рассказала. Лагана не мог этого так оставить. Кто знает, что ей там наговорил Том. До тех пор, пока она была жива, она представляла опасность, мистер Бэньйон.
— И поэтому ее пытали, чтобы выудить из нее все, что она знает. А затем ее убили, — пробормотал Дэв. — На вашей совести лежит многое, миссис Дири, — продолжал Дэв.
— Какое мне до этого дело? Какое мне дело до такой девицы, как Люси Карровэй? Вы что думаете, жене приятно знать, что у ее мужа была любовница? Я ненавидела ее и не скрываю этого, и я не намерена ее оплакивать. Но я не зверь, мне жаль, что она так плохо кончила.
— Вы лжете. Ее пытки вам доставили радость.
— Хорошо, пускай будет по-вашему. Я рада, что она получила по заслугам! Скажу вам больше — я сохранила все газетные вырезки! Время от времени я их перечитываю, они доставляют мне удовольствие. Вам это не нравится, мистер Бэньйон, но я не могу быть доброй ко всем!
— …и вы довольны, что ваш муж застрелился, что вы своевременно нашли его записку, что он ее оставил открыто — или вы искали ее? Его письмо, полное разоблачений! Вы даже не дали мужу возможность оправдаться перед самим собой — и рады этому!
— Ах, Том был педант, — сказала она, пожав плечами. — А о признаниях на предсмертном одре я невысокого мнения! Он не был ангелом, вначале он хорошо зарабатывал, и мы жили прилично, пока его не начали мучить угрызения совести. Потом пришлось жить на одну его зарплату. Советовался он со мной? И что за жизнь наступила для меня? Такой женщине, как я, нужно больше — нужны платья, украшения, путешествия. Но он вдруг начал новую жизнь — как это красиво звучит. Он стал даже набожным — вероятно, сдали нервы. Восемь лет размышлял он о своих грехах, а в конце Прострелил себе башку, чтобы о нем зазвонили во все колокола! — она презрительно улыбнулась. — К счастью, я вовремя нашла его мазню, вот был бы лакомый кусочек для прессы!