За стенами сарая, меж тем, на мгновение все смолкло. Потом неожиданно Фергус понял, что что-то происходит. До его слуха долетело ржание коней, какие-то выкрики, лязг металла и свист тетивы. Легко было понять, что снаружи началось сражение между бандитами и кем-то еще, неизвестным и невидимым — может быть, другой бандой, которой пленники были вовсе не нужны.
Фергус хотел поторопить Иана, но тот, полностью отдавшийся течению энергий в своих руках, даже не услышал бы его. Портал ширился. Из тарелки — в блюдо, из блюда — в столешницу десертного столика, а оттуда уже недалеко было и до высоты в человеческий рост. Фергус закусил губу. Он решил для себя, что прыгнет в портал, стоит Иану его закончить, не слушая его возражений. Если уж подвергаться опасности, то вместе.
Руки юного эльфа вдруг дрогнули, пальцы неестественно выгнулись — видимо, путы все же сказались на магической ловкости. Иан зашипел сквозь зубы, стараясь держать ладони ровно, стабилизировать портал, но тот уже шел рябью и вдруг начал расширяться быстрее.
— Ложись! — только и успел крикнуть Иан и рухнуть вниз, когда сгусток магической энергии перед ним с хлопком рассыпался.
Взрыв вышел не слишком сильным, но, видимо, громким, потому что за дверью тут же послышались незнакомые грубые голоса.
— Командир! Отсюдова звук. Хрен его знает, чо там. Может, боеприпасы рванули?
— Тогда полыхало бы все, умник. — ответил первому второй голос — такой же резкий, — открывай давай, поглядим.
Фергус, быстро перебирая руками и слушая глухой звон в ушах, пополз к Иану, который, казалось, потерял сознание. Накрыв тело друга своим, принц приготовился защищать его ценой собственной жизни, когда дверь сарая с треском дрогнула и распахнулась.
На пороге стояли двое человек — оба в неприметной, сливающейся с темнотой одежде, с короткими мечами в руках, полумасках на лицах и в плащах с капюшонами.
— Тут пацан какой-то, — констатировал обладатель первого голоса, удивленно разглядывая свою находку.
Иан, накрытый Фергусом, видимо, начинал приходить в себя. Он застонал и зашевелился, стараясь скинуть с себя тяжелое тело друга.
— Двое пацанов, — поделился наблюдением второй человек. — эй, парень, ты живой? Командир! Вроде живые оба.
За стеной сарая послышались быстрые лязгающие шаги, и бойцы почтительно расступились.
— Какого хрена тут происходит? — резко спросил возникший на их месте Вернон Роше.
========== Регис: Люди и куклы ==========
— Иронично.
Слово упало, как капля росы с тонкого лепестка. Взметнулось легкое облако пыли, фигура, скрытая тенями, едва заметно пошевелилась — в комнате было слишком натоплено и очень душно. Регис, не спрашивая разрешения, распахнул окно, впуская бледные солнечные лучи и отдаленный городской шум. Его спутник все еще наказывал себя одиночеством и темнотой, но никогда не возражал против таких вторжений. Может быть, считал их частью своего искупления, а, может быть, и впрямь не мог без них обходиться.
— «Иронично»? — переспросил Регис, — это именно то слово, которое ты хотел употребить, друг мой?
— Ты станешь учить меня тому, что я хотел сказать? А после — тому, что мне следовало подумать? — он все еще скрывался в тени комнаты, словно солнечные лучи могли и впрямь причинить ему какой-то вред. Древнее чудовище из глупых человеческих легенд — ему суждено было рассыпаться прахом при первом крике петуха, и держался Детлафф на чистом упрямстве и желании бесконечно спорить с Регисом — мысленно или лицом к лицу, неважно.
— Чистота слов ведет к чистоте рассудка, — заметил Регис мягко, — для тех, кто не может точно формулировать свои мысли, полнота понимания мира никогда не откроется.
— Я не хочу понимать мир, — короткий резкий жест. В тоне зазвучала усмешка, — Но да, я сказал «иронично», потому что хотел сказать именно это.
— И что же показалось тебе таким ироничным? — по большому счету, чтобы понимать друг друга, им не нужно было даже разговаривать вслух. Кровные узы — такие глубокие и прочные, что ни Старшему, ни Младшему народу Континента не дано было их постичь, даже представить — позволяли проникать не просто в мысли друг друга беспрепятственно. Они открывали перед тем, кто отваживался заглянуть, настоящую бездну, в которой ни лжи, ни условностей, ни личных границ, ни тайн не существовало. В ней не было такого понятия, как «я» и «другой», это был путь к полному, безоговорочному единству, и Регис иногда боялся заглядывать в эту бездну.
А еще, конечно, ему нравилось говорить с Детлаффом вслух — и слышать его ответы. После стольких лет тишины обычная беседа была величайшей наградой.
— Ты, мой друг, то, что ты делаешь, — в его тоне слышалось тягучее притворное безразличие. Они словно вели пустой светский разговор, два не слишком интересных друг другу собеседника. Но Регис знал точно — сам факт того, что Детлафф заговорил с ним, было настоящим событием. Он мог сидеть в полной тишине неделями — почти неподвижный, похожий на безучастную статую, и Регису оставалось лишь дожидаться, когда спутник соизволит вновь снять эту броню неподвижности и подпустить к себе, — Ты так ревностно относишься к собственной чистоте помыслов, так много сил потратил, чтобы заглушить естество своей природы, так громко осуждал тех из нас, кто поддается инстинктам и не отказывает себе в человеческой крови, а сам ведешь себя ничуть не лучше тех наших сородичей, что пытались держать людей в клетках и ставили над ними эксперименты ради улучшения вкусовых качеств их крови.
Регис усмехнулся и мягко покачал головой. Детлафф был слишком прям, слишком близок к их обделенным разумом сородичам — и обычно слишком одинок, чтобы понимать иронию. Но сейчас он бил на удивление точно.
— О, мой милый, ты преувеличиваешь, — ответил Регис, — надо полагать, речь идет о том, как я лечу Его величество императора?
— «Лечишь», — его спутник усмехнулся — впервые за очень долгое время. — ты используешь его, как поле для своих экспериментов с кровью. Я уверен, он не подозревает и о половине того, что ты творишь с его телом.
— Пусть так. Но твое сравнение все же некорректно, друг мой, — возразил Регис, — все, что я делаю, происходит с согласия Императора и ради его блага. Если бы не мои, как ты выражаешься, эксперименты, он был бы уже лет пять, как мертв. А так он не испытывает ни боли, ни неудобств, процесс деградации органов прекратился. Да что там — он даже перестал дряхлеть. Пускай человеческая наука назовет мои действия сомнительными или опасными — история рассудит нас по результатам, а не по связанным с моей работой предрассудкам. Эмгыр — уникальный экземпляр. Люди, подвергнувшиеся действию проклятья, даже если им удавалось его снять, никогда не проживали и полсотни лет. Их забирали болезни или несчастные случаи, на первый взгляд никак не связанные с магическим воздействием из их прошлого. Но одно оставалось неизменным — короткая жизнь и нелепая смерть. Император же почувствовал отголоски своего проклятья в весьма почтенном возрасте, и за одну только возможность изучить его, проникнуть в природу этого явления, я дорого бы отдал. Но обстоятельства сложились так, что мы вступили во взаимовыгодные отношения. Я продлеваю его жизнь, а он — не задает лишних вопросов о том, какие манипуляции я провожу с его кровью. И только одно меня удивляет — почему тебя вдруг так озаботила этическая сторона моих отношений с Императором?
— Этика здесь ни при чем, — Детлафф переместился к нему вплотную резким рывком, словно забыл, как ходить неспешно, на миг потерял контроль над собственными силами, — но ты, мой друг, погружаешься в глубины магии, которые могут оказаться тебе не по плечу. Мне совершенно наплевать, умрет Эмгыр сегодня или через сотню лет. Меня волнуешь ты.
Его кожа всегда была такой горячей, словно Детлаффу сложно было удерживать в себе собственный внутренний огонь. Прикосновения его рук, умевших создавать настоящие тончайшие шедевры из дерева и ткани, не допускавшие ни единого неточного стежка или неровного мазка, оказывались неловкими и неуверенными. Он тронул пальцами подбородок Региса, провел по щеке ладонью, и тут же ее отдернул, словно обжегшись. Детлафф был словно человек, внезапно лишившийся зрения, и теперь учившийся воспринимать мир наощупь. В его прикосновениях не было никакого сложного подтекста — лишь способ подтвердить собственную речь или выразить то, что слова описать были не в силах. В нем все еще было больше от неразумной экиммы, чем от человека.