За свою жизнь Фергус видел не так уж много эльфов — советники отца, все, как один, были серьезными, даже надменными, с лицами, красивыми, как древние эльфские статую, и столь же живыми. Иорвет, несмотря на свое увечье, казался куда более привлекательным, чем они все. Он явно пытался контролировать собственную мимику, но раз за разом терпел неудачу — его черты были слишком подвижными, и все чувства — радость, злость, страх, волнение — ложились на него ровно, как масляные краски на хорошо загрунтованный холст. Но Иан, хоть и был внешне очень похож на отца, виделся Фергусу совсем другим. В лице друга, еще слишком юном, чтобы окончательно вылепиться, сформироваться и стать по-настоящему красивым, чувствовался какой-то неясный внутренний огонь, природу которого принц не смог бы объяснить, но он делал Иана пусть и не по-настоящему прекрасным, как эльфы с иллюстраций в старых книгах, но каким-то особенно художественным. Его хотелось писать снова и снова, стараясь уловить мельчайшие детали, малейшие изменения его эмоций. Иану хватало одного движения бровей, чтобы из торжественно-спокойного его лицо становилось сосредоточенным и серьезным, одного излома губ, чтобы хотелось улыбаться вместе с ним, безо всякого повода. Фергус за свою жизнь видел множество красивых людей, тех, с которых получались бы великолепные портреты, но будь он одним из легендарных Зеркал Нехалены, и если бы у него спросили, кто на свете всех милее, он ни секунды бы не сомневался в ответе.
Принц осознал, что лежит и таращится на своего спящего друга, уже добрых полчаса. За стенкой все еще царила тишина, дождь за окнами перешел в настоящий ливень, а сон все не шел к нему. И борьба эта становилась бессмысленной. Фергус осторожно сел, хоть и понимал, что Иан не проснулся бы, реши он даже затянуть во все горло имперский гимн. По полу блуждал холодный сквозняк, и босые ноги почти сразу замерзли. Но принц не обратил на это внимание. Он неслышно поднялся и прошелся по комнате, разглядывая хранящиеся тут вещи. С тех пор, как в этой спальне жил мальчик, теперь ставший юным талантливым магом, достойным гражданином Империи, прошло не так уж много времени и каждый предмет здесь, казалось, все еще хранил тепло его рук. Фергус поднял и покрутил в ладонях сайдак с луком — тем самым, что он подарил Иану на Йуле той зимой в Туссенте, когда они познакомились. Оружием почти не пользовались — уезжая учиться, Иан не взял его с собой, но стрелы в маленьком колчане были заботливо подобраны одна к одной, тетива немного осела без внимания умелых рук, но лук был во вполне боевом состоянии, хоть сейчас на охоту. Конечно, теперь для руки Иана он был слишком мал, а дарить новый, побольше, не имело смысла — юный эльф собирался посвятить свою жизнь магии, а маги простым оружием не пользовались. И эта опасная игрушка теперь осталась лишь напоминанием о том, как двое мальчишек играли деревянными фигурками в покоях Боклерского дворца, не зная тогда, какой прочной и близкой станет их новорожденная дружба.
Фергус почувствовал, как от нахлынувших воспоминаний — и может быть, от усталости — у него защипало в носу. Еще не хватало сентиментально расплакаться над старым маленьким луком! Он поспешил отложить его в сторону и продолжить свои исследования. На невысоких книжных полках, сделанных той же заботливой рукой, что покрыла резьбой ставни на окнах и двери дома, теснились книги. В основном — ботанические атласы, несколько томов по прикладному целительству и парочка приключенческих романов в ярких обложках. Фергус провел пальцем по корешкам и вдруг наткнулся на том в красивом черном переплете с тонким тиснением. «Хроники Первой Северной войны» — эту книгу он сам отправил Иану в подарок, когда в очередном письме тот пожаловался, что ему совершенно нечего читать — все интересные книжки остались в Туссенте, когда юный эльф уезжал оттуда вместе с родителями. А для Фергуса тогда более интересных историй, чем рассказы о прошлых войнах Империи, просто не существовало. Он медленно вытащил книгу с полки, покрутил ее в руках, открыл. На десятой странице том был заложен длинным гусиным пером — видимо, дальше этой отметки Иан продраться не смог. Фергус тихо усмехнулся — ничего удивительного. Слог у автора этого опуса был тяжелый и цветистый, и несколько первых десятков страниц были посвящены воспеванию доблести, прозорливости, природной гениальности Императора Эмгыра вар Эмрейса. Сейчас книга открылась прямо на его не слишком удачном портрете. Отец смотрел на Фергуса со страницы сурово и зло, словно собирался отчитать его за безделье.
— Не сегодня, папá, — шепотом ответил на его немые претензии принц и захлопнул книгу.
В комнате смотреть было больше не на что, а сон все не шел. Кроме того, Фергус почувствовал вдруг, что страшно проголодался. За ужином он навернул целую огромную тарелку картошки с мясом, но сейчас желудок недвусмысленно давал понять, что это произошло слишком давно. Дома, в Нильфгаарде, то, что Фергус ел, строго контролировалось. Дело было не только в том, чтобы защитить его от злокозненных отравителей. Отец всегда говорил, что дисциплина важна во всем, и истинный наследник Императора не должен становиться рабом искушений. В детстве Фергус не очень любил сладкое, но лишнее пирожное было для него обычной наградой за примерное поведение. А, случись ему оказаться на торжественном приеме, он старался припрятать запретные лакомства, чтобы потом предаться греху и съесть их в одиночку. Один раз после такого акта сахарного разврата, он несколько дней пролежал с больным животом, а матушка никак не могла понять, что же случилось с ее дисциплинированным сыном.
Какие законы существовали в этом доме, касательно ночных трапез, Фергус не знал, но отчего-то был уверен, что, если он утащит с кухни кусок хлеба и ветчины, чтобы подкрепиться, никто не станет на него злиться.
Принц спустился по узкой скрипучей лестнице на первый этаж, и сразу заметил в кухне тусклый свет. Кто-то сидел там, и первым порывом Фергуса было сбежать обратно в спальню. Но он осадил себя — трусливый побег был совершенно не в его характере и воспитании. Потому он отважно двинулся на свет.
За столом сидел Вернон Роше, все еще одетый, разве что без верхнего дублета, но в сапогах и рубахе, плотно застегнутой под самое горло. В дрожащем свете одинокой свечи он разглядывал развернутую перед ним большую карту и огрызком карандаша делал на ней какие-то пометки. На Фергуса он поднял немного усталые внимательные глаза. Принц замер на пороге, ожидая строгого выговора, но Вернон Роше лишь улыбнулся.
— Не спится? — спросил он негромко, — кровать слишком жесткая?
Фергус обиженно нахмурился. Похоже, в глазах этого человека он выглядел изнеженным избалованным маменькиным сынком, едва отцепившимся от ее юбки.
— Вовсе нет, — покачал он головой, — кровать очень удобная. — и чтобы закрепить впечатление, добавил: — пока мы пересекали Море, мы с Ианом спали на одной койке. Вот она была жестковата.
Роше понимающе кивнул, но взгляд его остался внимательным и цепким.
— Я немного проголодался, — смущенно пояснил Фергус, — и подумал…
— О, мне ночами тоже вечно хочется жрать, — кивнул Роше, отложил свой карандаш и встал, — садись, сейчас что-нибудь организуем.
Фергусу не нужно было повторять дважды. Он быстро скользнул за стол, и пока Роше открывал дверцу погреба и извлекал оттуда продукты для ночного пиршества, принц с любопытством разглядывал карту. Местность эта была ему хорошо знакома, хоть Фергус ни разу не видел ее живьем. Но Флотзамские леса были стратегически важной территорией в границах Темерии, и в свое время, изучая Второе Северное нашествие, Фергус изучил эту карту так подробно, словно сам там побывал. В этом месте Понтар разливался очень широко, и долина считалась житницей всего Севера, но главная ее стратегическая ценность была, конечно, не в этом, а в расположении долины на границе четырех главных северных держав.