— Расскажем, — откликнулся Фергус, — хотя этот враг, похоже, не слишком стремится действовать своими руками, раз надеялся привлечь этих фанатиков.
— Думаешь, в Университете не найдется тех, кто согласится ему помочь? — с сомнением спросил Иан. Они остановились — скамья выглядела не слишком уютной, и юноши остались стоять. Иан поднял сомкнутые ладони ко рту, стараясь согреть их своим дыханием.
— Дай сюда, — Фергус перехватил его руки и сжал в своих — неожиданно горячих. Иан удивленно поднял на него глаза и встретился с посветлевшим карим взглядом принца.
— Я боюсь за него, Гусик, — прошептал Иан, крепче стискивая ладони Фергуса, и тот ступил к нему ближе, почти вплотную.
За стенами дворца вдруг раздался звук торжественного горна, и юноши, вздрогнув, отпрянули друг от друга, словно застигнутые за чем-то неприличным. Все еще держась за руки, они поспешили к воротам.
— Что происходит? — спросил Иан у первого попавшегося стражника в голубой кирасе. Тот поклонился принцу, а потом ответил, чуть улыбнувшись:
— Королева Анаис возвращается с охоты.
========== Фергус: Королева Анаис. ==========
Выходя в дворцовый двор, Фергус предполагал увидеть целую толпу, возвращающуюся с охоты. В Нильфгаарде все бывало обычно именно так. Император считал охоту глупым и пустым развлечением, но, если тому случалось поучаствовать в ней по случаю прибытия каких-нибудь важных послов, его всегда сопровождало несколько ловчих, десяток верных рыцарей и даже камергеры и пажи, следившие, чтобы охота проходила строго по установленному порядку. Однако в широко распахнутые ворота въехали сейчас всего трое всадников.
Выходя из внутреннего сада, Фергус и Иан держались за руки — ладони юного мага были совершенно ледяными, и он отчего-то цеплялся за друга, словно боялся оступиться на ходу. Принц понимал, что юный эльф получил за одно утро слишком много тревожной информации, и теперь силился уложить ее в голове. Он и сам был растерян и подавлен коротким разговором с родителями. Глупо было предполагать, что мать или отец заметили не внешние изменения в сыне, а то, что в самом деле изменило его изнутри, но Фергус понимал, что рано или поздно ему придется признаться во всем — или унести эту тайну с собой в могилу. Вернее, конечно, в женатую жизнь. Они с Ианом так толком и не поговорили о том, что произошло, да принц и не знал, сумеет ли подобрать для друга верные слова. В своих чувствах он больше не сомневался. Их близость, то, как Иан охотно ринулся в эту пучину, расставило все в голове и сердце Фергуса по своим местам, и он всерьез начал сожалеть, что не родился кем-то обычным, лишенным сомнительных привилегий, но зато хозяином своей судьбы. Принцам, единственным сыновьям великих Императоров, влюбляться, в кого попало, не полагалось. Им полагалось следовать традициям и протоколам, стараться не разочаровать отца и не предать Родину. Но, сжимая холодные пальцы Иана в своих, Фергус и думать не хотел о том, что правильно. Он проделал путь от неизменного любования, восхищения и радости совместных дел до любви так быстро, что теперь оставалось лишь смириться с фактами.
Ступив во двор, однако, юноши расцепили ладони. Иан завел руки за спину и шагал теперь, как один из отцовских советников или профессор Университета — чуть наклонив корпус вперед, вперив сосредоточенный взгляд себе под ноги. Фергус же, осознав вдруг весь груз судьбоносности грядущей встречи, наоборот выпрямился, расправил плечи и старался чеканить шаг.
Та, кому юный принц был предназначен, въезжала во двор первой, и он сразу ее узнал. Королева Анаис была одета в простую, даже немного потрепанную охотничью куртку, высокие сапоги и узкие кожаные брюки. Лошадью она правила легко, удерживая повод одной рукой, и продолжала рассказывать что-то Цирилле, ехавшей чуть позади нее. С сестрой Фергус распрощался совсем недавно, и с их последней встречи она совсем не изменилась, если не считать выражения ее лица. Дома, в Нильфгаарде, Цирилла почти всегда была серьезной и собранной, даже разговаривая с младшими, и искренне улыбалась, только если ей случаться нарваться на Литу. Лита Цириллу побаивалась, и обычно избегала с ней общаться. Гусику она по секрету признавалась, что старшая сестра слишком часто подтрунивала над ней, высмеивала ее игры и ставила в тупик «глупыми неуместными вопросами», например, умеет ли Лита считать до ста или почему не любит лошадей. Фергус знал, что так Цири проявляла свою заботу — ему самому пришлось пройти через ее суровую школу жизни прежде, чем в глазах сестры стать личностью, достойной настоящего разговора. Но маленькая принцесса была тверда в своем убеждении — от Цириллы нужно было держаться подальше. Для всех прочих же, включая отца, Цири была, хоть не коронованной, но настоящей правительницей Империи. Жесткой, резкой в высказываниях, измерявшей дипломатию необходимыми каплями и никогда не заискивающей и не теряющейся в обществе генералов и советников. Принц был твердо убежден, что все они разделяли нелестное мнение Литы, хоть и не смели высказывать своего недовольства вслух. Цирилла всех их держала в кулаке, и это, конечно, сказывалось на ее характере.
Сейчас же сестра буквально светилась от радости. Ее разрумянившееся открытое лицо озаряла широкая улыбка, Цири смеялась над какой-то шуткой, брошенной Анаис, откинув за спину растрепавшийся от быстрой езды пучок пепельных волос.
Следом за девушками на высокой белоснежной кобыле с единственной серебряной отметиной на лбу ехал седоволосый ведьмак. Фергус видел его пару раз и очень много о нем слышал, хотя половине россказней предпочитал не верить. Баллады о подвигах Белого Волка на дворцовых приемах по приказу Цириллы играли часто, и, если такое происходило, отец, вынужденный это терпеть, немедленно мрачнел. Барды деликатно опускали те моменты песен, в которых Эмгыр выступал главным злодеем, но, стоило отцу покинуть честную компанию, Цирилла всегда требовала, чтобы опущенные моменты допевались до конца. Она утверждала, что история не терпит лжи, хотя в полную правдивость этих виршей при дворе мало кто верил. Так или иначе, Геральт из Ривии был в Нильфгаарде личностью одновременно известной и одиозной. В широкоплечем седом мужчине же, сопровождавшем двух правительниц, герой тех баллад узнавался с трудом. Ведьмак улыбался скупо, держался в седле очень прямо, но, не знай Фергус, кто это такой, его легко можно было бы принять за обычного ловчего. Ламберт, даже несмотря на свои рассуждения о сытой жизни при дворе и мальчишескую манеру разговаривать, походил на грозного ведьмака куда больше. От этого же типа исходила вовсе не опасность, воспетая в балладах, а ровная спокойная уверенность.
Анаис осадила своего коня, быстро спешилась, кинула поводья подоспевшему конюху, и огляделась по сторонам. Фергус, застывший в отдалении, скрытый спинами стражи, наконец мог разглядеть ее. По портретам, что присылали из Вызимы, сложно было сказать, красива его будущая невеста или нет. Придворные художники, вместо хорошей техники рисования, отличались льстивостью, и дева, смотревшая на Фергуса с тех картин, всегда облаченная в церемониальное платье, корону, и державшая в одной руке меч, а в другой — скипетр, выглядела холодной и отстраненной, а ее черты казались такими обыкновенными, словно живописцы срисовали ее с какой-то иллюстрации в книге, рассказывающей о королевских династиях Севера. Сейчас же, увидев ее воочию, Фергус мог сделать безусловный вывод — нет, королева Анаис не была красива. И сразу вслед за этим его художественное чутье подсказывало — но это и совсем не важно. У Анаис были слишком широкие натренированные плечи, слишком плоская, совершенно мальчишеская грудь, узкие крепкие бедра, явно не предназначенные для того, чтобы дарить Темерии наследников. Королева была высокой — выше Цири — двигалась резко, без плавного изящества, и в каждом ее движении можно было заподозрить, что Анаис сдерживает свою истинную силу, старается не показывать окружающим всего, чем владеет. Лицо с высокими острыми скулами, широкой, ясно выступающей линией квадратной челюсти, немного удлиненным ровным носом, казалось бы прекрасным, принадлежи оно мужчине. Для женщины черты Анаис были слишком резкими, вытянутыми, яркие голубые глаза — слишком мелкими для ее мужественного лика, брови — удивительно темные на фоне золотисто-русых волос — слишком широкими. И несмотря на все это, Фергус поймал себя на том, что уже несколько долгих секунд просто восхищенно разглядывал королеву. Потрудись художники изобразить ее получше, эффект оказался бы куда сильней. Фергус уже представил, как бы он сам нарисовал ее — используя резкие мазки, темные краски и самый густой кобальт для ее глаз, какой смог бы найти. Он поспешил смущенно отвернуться, отчего-то устыдившись своего интереса, словно стоявший рядом с ним Иан мог прочесть его мысли или заметить восхищение на его лице.