Не взглянув на брата, который попытался подскочить на кровати и со стоном рухнул обратно, она бросила Иану:
— Одевайся.
Понимая, что на удивленные вопросы он ответов все равно не получит, юный эльф выбрался из постели и потянулся за своей одеждой. Пока он натягивал ее и воевал с сапогами, Цири не сводила с него внимательных глаз, словно хотела заметить в движениях Иана лишнюю медлительность или наоборот — лихорадочную поспешность, любую тень сомнения.
Вместе, не обменявшись и парой слов, они вышли во двор. Стояло первое по-настоящему зимнее утро. Снег еще не выпал, но воздух трещал от сухого холода, а каменные плиты под ногами звенели под ровными шагами. Их ждали двое оседланных коней. Через седло лошади Цири был перекинут большой серый куль, и Иан сразу понял, что это такое. Его силы воли не хватило на то, чтобы остаться спокойно стоять — он попятился, сжимая в кулаки враз оледеневшие пальцы, хотел начать возражать, но Цири взглянула на него решительно и твердо.
У седла вороного коня Фергуса, приготовленного для юного эльфа, Иан заметил прикрепленный сайдак со знакомым большим луком. Колчан был пуст, и отчего-то именно это заставило сердце Иана болезненно сжаться. Он быстро утер ладонью все еще сухие глаза и посмотрел на Цири. Та уже села в седло, подняла куль и прижала его к себе, как раненного товарища, удерживая перед собой. Она ждала, а юный эльф, чувствуя себя последним жалким трусом, никак не мог поставить ногу в стремя.
Я не могу — хотелось ему крикнуть, — не сейчас, не так! Но Цири все смотрела на него, приобнимая за спелёнатые плечи мертвое тело его матери.
Совершенно не к месту Иану вдруг вспомнился мастер Риннельдор. Учитель часто смотрел на него тем же взором, что сейчас обратила на юного эльфа Цири — он почти всегда был разочарован, почти всегда всем своим видом показывал, что ждет от ученика очередной ошибки, очередной капитуляции перед слишком сложным заклятьем, и до недавних пор Иан вместе с ним верил, что не справится. Знающий, уверенный в собственном провале — так назвал его мастер Риннельдор, когда Иан не смог запустить в открытый портал бельчонка. И сколько бы всего ни произошло с того дня, как бы ни нахваливали юного эльфа отец, Фергус или Шани, он снова был тем учеником, не знающим верного ответа на простейший вопрос.
Во двор, чуть прихрамывая, вышел Гусик. Рядом с ним неторопливо, будто готовая подставить ему плечо, если принц начнет падать, шагала Анаис. Они остановились в небольшом отдалении, наблюдая за затянувшейся сценой. Юная королева, явно уловившая суть происходящего и причину промедления, вскинула голову, готовая крикнуть Цири, чтобы та отстала от Иана, дала ему еще немного времени, но Фергус опередил ее. Он шагнул вперед, подошел к Пирожку и придержал стремя, как верный оруженосец. Поднял глаза на Иана и улыбнулся — и в его взгляде юный эльф увидел ответ на собственные сказанные накануне слова.
Когда двое всадников выезжали из городских ворот, с неба наконец просыпалось мелкое снежное крошево. Цири ехала чуть впереди, и Иан старался не смотреть на нее. Мертвая голова, скрытая тканью, мерно дергалась в такт с ходом лошади, и юный эльф, не успевший толком запомнить лицо Виенны, сейчас отчего-то представлял его очень отчетливо. Он не знал, как изменила ее черты ужасная смерть, в его воображении мать улыбалась — как в день их первой встречи. Ее улыбка не была открытой и искренней — она растягивала губы словно через силу, издеваясь над собеседником, заранее высмеивая все, что тот собирался сказать. Иан помнил ее чуть рассеянный мечущийся взгляд — мать была прекрасной лучницей и умела сосредоточиться на цели, но не на чужих лицах, ей будто сложно было смотреть в глаза, она боялась увидеть в других осуждение и злобу.
По широкому гладкому тракту всадники въехали в лес. Ветви деревьев за ночь отяжелели от серебристого инея, и от этого окружающая тишина казалась певучей, как хрустальные бокалы, если провести по их краю пальцем. Цири остановила свою лошадь вскоре после того, как они свернули с главного тракта и углубились в ледяную чащу. Просвета между стволами здесь почти не было, и кони все равно не смогли бы пройти дальше.
Иан спешился первым и занялся прикрепленным к седлу сайдаком, стараясь не смотреть, как его спутница стаскивает тяжелый куль и избавляет тело Виенны от оков полотна. Придя к матери прошлой ночью, Иан не обратил внимания, во что та была одета. После сражения с папиным отрядом, вся ее одежда должна была оказаться пропитанной кровью собратьев, и, должно быть, Виенну переодели. Хотя та, что отказалась от еды, могла отвергнуть и такую милость со стороны своих тюремщиков, не доставить им удовольствия понаблюдать, как она будет раздеваться. Или напротив — разделась бы слишком демонстративно, каждым жестом вопрошая свидетелей «Ну что, хочешь меня, ублюдок?»
Юный эльф отважился посмотреть на тело, лишь когда услышал, что Цири усадила Виенну у одного из широких стволов. На одежде эльфки и впрямь не обнаружилось ни капли крови. Она была облачена в чистую белую рубаху, плотные коричневые бриджи и сапоги, каблуки которых были стерты слишком мало, чтобы поверить, что они принадлежали лесной разбойнице. Возможно, Цири велела все же переодеть ее — или сделала это своими руками. От этой мысли у Иана засвербило в носу — это должен был сделать он, это было частью последних почестей, которые про себя он обещал матери, но и этого юный эльф не смог для нее сделать.
Цири, меж тем, оправила на мертвой эльфке рубаху, пригладила туго заплетенную косу. Иан следил за ее руками, и потому заметил, как спутница постаралась поднять повыше ворот Виенны, чтобы скрыть под ним страшный синий рубец — след от ленты. Лицо матери, однако, выглядело на удивление умиротворенным, словно перед смертью она наконец пришла к согласию с самой собой. Утешения в этом было мало.
Иан подошел ближе, неся в руках лук, и, когда Цири протянула за ним руки, покачал головой. Присел рядом с матерью на твердую замезшую землю — пальцы Виенны были такими же холодными, как лес вокруг и поддавались с трудом — она умерла, крепко сжимая кулаки. После нескольких бесплодных попыток Иан вынужден был устроить оружие у нее на коленях.
— Этот лук, — сказал он тихо, и почти почувствовал, как Цири вздрогнула от неожиданности, — Виенна украла у моего отца — в ту ночь, когда они встретились единственный раз, чтобы зачать меня.
Спутница неопределенно хмыкнула, словно с трудом сдержала ехидное замечание, и Иан сам готов был завершить свою неожиданную фразу саркастичной шуткой. Но вместо этого он поднялся на ноги, отошел в сторону и начал аккуратно обрывать гибкие ветви какого-то раскидистого куста. Цири подошла к нему сзади, мягко коснулась его враз замерзших от инея пальцев.
— Не надо, — сказала она, — я все принесла.
Должно быть, она собрала цветов во внутреннем саду — накануне в нем еще боролись за жизнь последние вербены и астры. Но Иан покачал головой.
— Я сам, — сказал он, и Цири отступила.
Он сплел вместе гибкие медово-карие ветви, думая, что цветом они были в точности, как глаза Виенны, и, водружая венок ей на голову, испугался вдруг, что мать поднимет веки, взглянет на него и улыбнется — и на зубах ее будет кровь от прокушенного языка. Иану стоило больших усилий не зажмуриться, но Виенна, конечно, осталась неподвижной.
Юный эльф встал рядом с Цири над телом, и пару мгновений они хранили молчание. Иан понимал, что должен что-то сказать, попрощаться и пожелать Виенне легкого пути, но понял, что вовсе не уверен, что ей еще предстоял какой-то путь. Мать и так шла слишком долго, в совершенно неверном направлении.
— Надеюсь, теперь ты наконец сможешь отдохнуть, — произнес юный эльф вслух — хоть и едва слышно.
В Вызиму всадники вернулись около полудня. Анаис и Фергус ждали их там же, где они расстались, словно все это время не сходили с места.
— Идем, — мотнула головой королева, не оставляя места для возражений.
С тех пор, как Иан бывал в ее спальне в последний раз, покои разительно изменились. Теперь здесь царила легкомысленная захламленность, словно Анаис не пускала в свою комнату слуг или не велела им ничего касаться. Тут и там были разбросаны детали обмундирования — ремни, пустые кожаные ножны, конные хлысты. Вдоль одной из стен выстроились, как на параде, несколько пар сапог — и среди них виднелся красноречивый зазор — должно быть, недостающую обувь королева пожертвовала для последнего наряда Виенны.