Во второй половине дня Фергуса ожидала неприятная процедура последней примерки свадебного наряда — единственное напоминание о грядущей церемонии. Портного, в качестве свадебного подарка, прислала две недели назад из Третогора сестра Анаис Адда, и молодая королева возмущалась, недоумевая, неужели родственница всерьез считала, что в Темерии не нашлось бы никого, способного сшить достойное одеяние для торжества. Ее возмущение стало еще сильней, когда Анаис увидела первые эскизы собственного платья. Фергус заглядывал в них, и должен был признать — портной оказался настоящим мастером своего дела. Выбранный им фасон даже на бумаге смотрелся прекрасно — были учтены все особенности нескладной мальчишеской фигуры королевы, цвета были подобраны сдержанно и точно, но для Анаис, видимо, предстоящая свадьба представлялась таким незначительным, таким нелепым событием, что она искренне полагала, что ей вовсе не придется наряжаться. Королева готова была пойти к алтарю в своей повседневной одежде — может быть, в охотничьей куртке или в легком доспехе, и только напоминание о том, что праздник устраивался не ради ее удовольствия, а ради ждавшего этого события темерского народа, примирили ее с неизбежным.
Фергус же подготовке предпочел не сопротивляться. В Нильфгаарде ему готовили новый костюм для каждого мало-мальски важного выхода в свет — привычность процедуры не добавляла принцу симпатии к ней, но, даже делая недовольное лицо, он хранил в памяти — тот, кто всегда был на виду, должен был следовать строгим правилам, и только так поддерживался порядок. И за последние дни, в череде бесконечных военных советов, примерки — долгие минуты, когда от принца требовалось только стоять неподвижно и ни о чем не думать — стали для него почти что отдушиной. Третогорский мастер, уставший от вечных придирок королевы, в покорном Фергусе видел, казалось, настоящий подарок судьбы, и ради него расстарался даже больше, чем для невесты. В Вызиме принцу ни на секунду не давали забыть, откуда он родом — может быть, проявляя почтение, может быть, подчеркивая, что он здесь чужак. Убранство личных покоев, обращение, даже то, как солдаты отдавали ему честь — все было нильфгаардским. Иан даже со смехом заметил как-то — странно, что придворные не пытались упорно говорить с принцем на его родном языке. Но тут дело было, скорее всего, в незнании этого самого языка.
И только реданский портной решился сшить для Фергуса наряд в темерских цветах и по северной моде. На неуклюжей фигуре принца удлиненный дублет, больше похожий на гамбезон пехотинца, смотрелся, будто с чужого плеча, сколько ни подгоняй, ноги в высоких сапогах казались какими-то надломленно-кривыми, а насыщенный синий цвет одежд делал Фергуса еще бледнее и невзрачней, но он не позволил себе ни единого критического замечания. Принц искренне радовался тому, что портному не пришло в голову пришить ни единого солнечного кругляшка, что он отказался от черного бархата и золотого шитья. В этом принцу виделось куда больше почтения, чем во всех поклонах и салютах вместе взятых.
Он раздраженно растрепал пальцами волосы, еще раз критически осмотрел себя в зеркале. Может быть, разительных изменений в его внешности и не наблюдалось, но принц выглядел уныло и жалко, совсем не так, как подобало выглядеть наследнику Великой Империи Нильфгаард. Злясь на себя за то, что так легко позволил кому-то разбить себе сердце, Фергус решил вдруг, что ни за что не станет этого показывать. Нужно было взять себя в руки, привести в порядок — тогда, может быть, порядок появился бы и в мыслях принца. Иан уже четвертый день оставался в постели — исцеление Ламберта высушило его почти досуха, юный эльф только накануне пришел в себя, вынырнув из страшной лихорадки, терзавшей его тело. Фергусу сообщали о состоянии бывшего друга, но принц отважился зайти к нему только вчера — было совсем нечестно бросать в Иана обвинения и ставить точку в их отношениях, пока тот оставался еще так слаб. Но честно ли было со стороны самого Иана использовать Фергуса в его собственную минуту слабости?
Госпожа Йеннифер обещала, что юный эльф оправится от своей болезни за считанные дни, и Фергус теперь начал бояться того момента, когда им вновь придется встретиться лицом к лицу. Он уже все сказал Иану, добавить юноше было нечего, и Фергус решил, что бывший друг в следующий раз увидит его совершенно спокойным и собранным, может быть, даже отстраненным и холодным. А еще лучше — беззаботно веселым, если получится это изобразить. Иан должен будет понять, что принц вовсе не раздавлен их расставанием, не поддался отчаянию и даже не слишком грустил. Пусть видит, что в жизни Фергуса нашлись вещи поважнее их уничтоженной на корню любви — судьба Темерии, к примеру. И, кончено, ради этой демонстрации прежде всего нужно было постараться выглядеть получше, чем лысоватый бледный утопец, взиравший на Фергуса из зеркала.
Он точно знал, к кому следовало обратиться за помощью. Конечно, для того, чтобы прийти с подобной просьбой к грозной чародейке, требовалась недюжинная смелость, но Фергус, шагая по коридору к ее покоям, не уставал напоминать себе, что он не просто какой-то глупый мальчишка, он жених королевы! Будущий Император Нильфгаарда, носящий имя своего славного непреклонного предка! Однако у двери в спальню Йеннифер Фергус все же замер, оробев. Он не был уверен, что чародейка уже проснулась — время стремилось к полудню, но за последний месяц Йеннифер потратила много сил на бесполезные попытки спасти раненного ведьмака, и теперь могла отсыпаться до обеда. Пожалуй, решил принц, стоило зайти к ней ближе к вечеру. Или вовсе перехватить Йеннифер в зале Совета или в библиотеке и заранее договориться о встрече — это ведь были правила простейшей вежливости…
Дверь перед принцем распахнулась, и на пороге возник седовласый ведьмак с самым довольным выражением, на какое вообще было способно его суровое лицо. От неожиданности Фергус попятился, а Геральт, заметив его, ухмыльнулся и изобразил шуточный поклон.
— Ваше высочество, — заявил он, — вы, я вижу, без цветов и конфет — значит ли это, что ревновать мне не стоит?
Фергус открыл рот и изобразил жалкое «Что?», но ведьмак уже выпрямился и рассмеялся — настроению Геральта можно было только позавидовать. Принц знал, что он, как никто, переживал за состояние Ламберта, и теперь, когда опасность миновала, не считал нужным сдерживать своей радости.
— Заходи, Гусик, — шепнул ведьмак юноше, похлопав его по плечу, — она в духе, можешь просить, о чем угодно. Не благодари, — он подмигнул принцу, обогнул его и легкой походкой двинулся по коридору прочь, оставив Фергуса в недоумении глядеть себе вслед.
Йеннифер юноша обнаружил сидящей за большим, заваленным разноцветными баночками и флаконами столом с высоким двойным зеркалом. Одетая в темно-лиловый пеньюар, чародейка неторопливо причесывалась, и, увидев ее облачение, Фергус смущенно отвернулся.
— Простите, — досадная жаркая краска поползла по его лицу, — я не хотел вот так врываться…
Чародейка отложила увесистую черепаховую щетку и глянула на принца в отражении, не оборачиваясь. Улыбнулась. Никогда прежде Фергус не замечал на ее лице подобной улыбки — немного ироничной, но без капли раздражения. Так могла смотреть девушка, медлившая, прежде, чем согласиться на свидание. После исцеления Ламберта принц видел Йеннифер только взбешенной и яростной. Она, казалось, была единственной, кто осознавал масштаб катастрофы, и злилась на то, что никто больше не разделял ее гнева. Но сейчас от той злобы не осталось ни следа.