Наконец выбравшись из ее кабинета, юный эльф в поисках утешения решил зайти к отцу. Фергус после торжественной встречи родителей в порту, сейчас наверняка просиживал на очередном совете, а Иорвет, скорее всего, был ничем не занят и маялся от безделья и неизвестности — ему помощь сына была нужна не меньше, чем самому Иану. Накануне папа уехал к своим солдатам, и ночь отец провел в одиночестве. Даже привыкший к такому положению вещей в Оксенфурте, здесь, в Вызиме, Иорвет чувствовал себя неуютно. Для него эти стены, в которых он прожил почти восемь лет, так и не стали домом. Эльф ненавидел Темерию и ее столицу — и никогда этого не скрывал, и только болезнь Иана заставила его вернуться. И юный эльф чувствовал, что, раз ночью был слишком занят, чтобы разделить отцовское одиночество, хотя бы сейчас должен был помочь ему.
Он быстро пронесся по скрытым коридорам — силы стремительно возвращались к юноше, и в этом несомненно, была заслуга Фергуса. Теперь, прощенный принцем за свою глупость, Иан с ужасом думал о том, что мог бы все потерять из-за одного-единственного поступка — пусть благородного, почти героического. Но никакой героизм не стоил бы их расставания с Гусиком. Лишь на расстоянии, увидев безразличие, граничащее с презрением, в его глазах, Иан мог по-настоящему осознать, как глубоко вляпался. Он вырос в любви — перед глазами у юного эльфа всегда находился яркий и очевидный пример того, как два совершенно непохожих существа могли быть настолько близки, настолько пропитаны друг другом, что один не мыслил жизни без другого. Но до этой по-настоящему серьезной ссоры Иан воспринимал любовь родителей, как прекрасный, но недостижимый идеал. Никому больше из его знакомых такая глубина чувств была недоступна. Геральт и Йеннифер любили друг друга, родители Фергуса — очевидно, тоже, даже Ламберта и Кейру связывали искренние чувства. Но никто из них не мог сравниться с его отцами в глубине привязанности, в прочности единства душ. Они были словно заколдованы, и с радостью принимали результаты того колдовства.
И вот теперь Иан прочувствовал все это на собственной шкуре. Во всяком случае, думая о Гусике, когда тот находился вдали от него, или лежа рядом с принцем в одной постели, юный эльф все больше в этом убеждался. И уже не с болезненной досадой, а с настоящим холодным ужасом, он думал о том моменте, когда им предстояло расстаться. Иорвет был единственным, кто мог по-настоящему посочувствовать юноше, хоть пока и не знал об отношениях сына и Гусика.
Подходя к заветной скрытой двери, Иан почти убедил себя, что настал нужный момент, чтобы во всем признаться. Отец не выдаст его тайны и, конечно, найдет нужные, правильные слова, от которых на сердце у юноши непременно станет легче. Он готов был уже толкнуть легкую створку в стене, но замер, услышав папин голос.
— Это совершенно исключено, — сказал человек твердо.
— Даже Иан больше не спрашивает у тебя разрешения, — мягко, с легкой насмешкой отвечал отец, — с чего ты взял, что я буду?
— Это настоящая война, — папа объяснял терпеливо и негромко, но Иан слышал, что он готов вот-вот сорваться на крик, — как ты этого не понимаешь?
— Я понимаю, — покладисто согласился Иорвет, — но, похоже, ты не можешь взять в толк, что я не смогу спокойно отсиживаться в Оксефурте, продолжать читать бесполезные лекции, зная, что тебе каждую минуту грозит смерть.
На пару мгновений воцарилась тишина — юный эльф почти увидел, как отец сделал шаг к человеку и встал перед ним вплотную.
— Мой глупый человек, — подтверждая его догадку, Иорвет заговорил ласково и печально, — я знаю Флотзамские леса гораздо лучше, чем ты, и от меня там будет куда больше пользы, чем от всего твоего отряда вместе взятого.
— Тебя убьют первым, — аргументы у папы заканчивались, и голос его упал до почти неразличимого шепота, — Саския объявила тебя предателем, и ее солдаты, в отличие от людей Темерии с короткой памятью и собственными заботами, прекрасно помнят твое лицо.
— Если хочешь, я буду скрывать его и прикинусь глухонемым, — отец знал, что победил, и теперь, видимо, продолжал убеждать в своей правоте самого себя, — стану одним из твоих бойцов, но среди тех, кто сейчас сражается в лесах, есть много моих бывших солдат — может быть, кто-то из них вспомнит не только мои поражения, но и несколько из моих побед. Кроме того, еще неизвестно, кого из нас двоих они ненавидят больше.
Они вновь замолчали, а Иан, чувствуя, что начинает дрожать, как на ледяном сквозняке, прижался к перегородке, напряженно прислушиваясь.
— Я больше не оставлю тебя, — Иорвет тоже шептал на грани слышимости — родители, должно быть, все же обнялись и прижались друг к другу лбами — Иан так часто заставал их в этой позе, что теперь видел это, как наяву, — я буду рядом с тобой, и разделю смерть, как прежде разделил жизнь.
— Иорвет, — напряженно выдохнул папа, и на этот раз пауза между ними затянулась.
В юном эльфе отчаянно боролись два желания — убежать прочь, запереться в своей комнате — или нырнуть под одеяло Гусика — спрятаться от ужасной правды, сделать вид, что он ничего не слышал, забыть этот короткий судьбоносный разговор и не считать часы до момента, когда оба его родителя отправятся в самое пекло войны. Или ворваться в комнату, заявить им, что он тоже намерен ехать во Флотзам, убедить, что освоенного уровня магии хватит для того, чтобы оказаться полезным — в отряде папы не было ни лекаря, ни, тем более, мага, и Иан сможет стать его частью, сражаться вместе со всеми — и умереть, если придется.
Но он не двигался, а папа, наверно, разомкнув объятия, проговорил мрачно и больше не понижая голоса:
— Мне нужно выпить.
Иорвет мягко рассмеялся.
— Вот и настало время для нарушения старых обещаний, — сказал он почти беззаботно, — раз я предаю свою клятву не брать в руки оружия, ты тоже решил навестить старых знакомых?
— Решил сыграть в сварливую супругу? — поддел Иорвета папа. Он тоже заговорил легко и насмешливо, будто решение, принятое без его участия и вопреки его воле, даровало ему какую-то бесшабашную, отчаянную свободу — свободу падения с большой высоты.
— Учти, — Иорвет и впрямь заговорил сварливым недовольным тоном, должно быть, подбоченился и гордо вскинул подбородок, — на этот раз я не стану разыскивать тебя по подворотням. Если тебя убьют в одной из них, можешь не возвращаться.
Папа усмехнулся и добавил тихо:
— Я люблю тебя, сволочь эльфийская.
— Проваливай, глупый человек, — отмахнулся эльф, — пока я не передумал.
Иан выждал еще несколько минут после того, как дверь за папой закрылась. Он продолжал прислушиваться, боясь, что отец отдастся бессильной ярости или начнет плакать. Но в комнате царила тишина. Юноша толкнул перегородку и увидел, что Иорвет уселся на кровать, не снимая сапог, и уткнулся в какую-то книгу.
— Ты все слышал? — спросил он, не поднимая глаза. Иан опустил взгляд и вздохнул. Кивнул — отпираться было глупо. — Хочешь что-то сказать? — Иорвет говорил требовательно, с вызовом, словно боялся, что, начни Иан разубеждать его, вся уверенность в принятом решении рассыплется, как спичечный замок.
— Значит, к весеннему семестру мне не нужно ехать в Университет? — спросил юноша, переступая с ноги на ногу, и отец, удивленный таким вопросом, наконец оторвался от раскрытой книги и пристально посмотрел на него. Следы старых ожогов на его лице были почти незаметными, сливаясь с россыпью темных веснушек.
— Вот еще, — заявил он грозно, — ты же вроде хотел получше изучить анатомию и травничество, прежде, чем снова браться поднимать мертвых. Я напишу письмо Шани — она с радостью тебе поможет. Может быть, даже лично возьмет тебя под крыло. Ты ведь начал учиться у нее задолго до того, как в тебе обнаружились способности к магии.
Иан быстро пересек комнату, запрыгнул на кровать и, не поднимая глаз на обескураженного отца, прижался к нему, как делал, будучи еще совсем маленьким — до того, как они покинули Вызиму. Иорвет помедлил секунду, потом опустил руки и обнял юношу, нежно погладил его по голове. Пару минут они сидели в тишине, а потом отец неожиданно запел.