"Да, думаю, что да. Но позвольте спросить, что вы будете делать после недели в этой деревне на Минданао?".
Она отвела глаза. Он заметил, что ее лицо, казалось, закрылось: "Я не уверена", — сказала она, и он ей не поверил: "Возможно, я буду исследовать некоторые из близлежащих островов. Это не так далеко от Оза…"
"Верно."
Она собрала свои вещи: "Нам лучше пойти. Вы серьезно идете?"
"Да, если вы не сочтете, что я вмешиваюсь".
Она снова заверила его, что это не так. Он оплатил счет, и они вышли из торгового центра и пошли обратно по бульвару Аврора, странная пара, двадцать лет между ними. Она — неряшливая, маленькая и бледная, он — крупный, поражающий своей неопрятностью, но с врожденной элегантностью и властностью в осанке. Они не были неприметными, но филиппинцы, проходившие мимо, не обращали на них внимания, привыкшие к эксцентричности путешественников из англосаксонского мира: ботинки и шерстяные носки, странные шляпы и ярко-розовая кожа были лишь верхушкой айсберга. Филиппинцы восприняли все это спокойно.
Водитель автобуса принял от Хоффстаддера дополнительные десять баксов, выписал ему билет до Матнога и сказал, что после этого ему придется взять другой билет на оставшуюся часть пути.
Они сидели бок о бок на тесных сиденьях в течение десяти минут в тишине, которая могла бы быть некомфортной, но почему-то не была, и Хоффстеддеру показалось, что они в какой-то мере достигли понимания, пусть и временного, взаимной поддержки и защиты. Он не знал ее истории, но было легко понять, что она уязвима и одинока. Он не знал, что она увидела в нем, но было ясно, что она испытывает облегчение от того, что он рядом. Компаньоны, сказал он себе, пусть и временные.
Водитель в синей рубашке с большими пятнами пота под мышками поднялся на свое место и сел за руль. С помощью кнопки двери с шипением и грохотом закрылись. Затем автобус вздрогнул и задребезжал, и они попятились назад. Прерывистое пиканье предупредило об их движении, но, насколько Хоффстеддер мог видеть, никого это особенно не беспокоило. Затем они двинулись вперед и выехали со станции.
Он улыбнулся и показал в окно.
"В наши дни в Маниле не часто увидишь такие!"
Марион посмотрела и увидела сверкающий красный "Корвет", въезжающий в терминал междугородних автобусов.
"Красиво. Что это?"
"Corvette C8, совсем новый. Отличная машина".
Она с любопытством посмотрела на него: "Итак, что ждет вас, когда вы вернетесь?"
"В Вашингтон?" Она кивнула, и он задумался. Это был хороший вопрос. Один должен был ему помочь, но в сорок пять лет, потеряв практически все, что оставил, после стольких лет на Филиппинах, что он будет делать дома? Он улыбнулся ей.
"Это хороший вопрос. Мне, конечно, придется вернуться на работу, но после такого опыта возвращаешься с другой перспективой, не так ли?".
Она кивнула, словно понимая, что он имеет в виду: "Да, я полагаю, это правда".
"А как насчет вас? Что ждет вас дома, в Англии? Ведь это Англия, не так ли?".
Она засмеялась: "Это очевидно?" Он улыбнулся, а она посмотрела в окно на проходящую мимо улицу, перегруженную транспортом, людьми и вечными силовыми кабелями и знаками: "Ничего особенного, правда", — сказала она: "Полагаю, я найду работу, остепенюсь…" Она пожала плечами.
"У вас это звучит так привлекательно".
Они оба рассмеялись, потом замолчали, оба смотрели на проплывающий мимо город. Прошел час. Он немного задремал, и она тоже, а когда проснулся, обнаружил, что они уже за городом. Здесь было меньше силовых кабелей, больше деревьев и травы, и все выглядело чище. Он почувствовал облегчение, вздохнул и улыбнулся. Почему-то он чувствовал, что здесь им будет труднее. Он чувствовал, что с ними все будет в порядке.
Через некоторое время Марион тоже проснулась. Они вели уютную светскую беседу, а солнце медленно опускалось к горизонту, окрашивая свет в медные тона, а затем и вовсе уходя, погружаясь за горизонт. После этого они оба заснули: она — положив голову ему на плечо, он — прижавшись щекой к ее мягким светлым волосам.
Глава Тринадцатая
Феликс Маркос находился в комнате не менее тридцати шести часов. Точно сказать было невозможно. У него забрали часы и мобильный телефон; в комнате не было ни окон, ни телевизора, ни радио. Не было никакой точки отсчета, по которой можно было бы рассчитать ход времени. Каждый миг превращался в бесконечность. И в бесконечности каждой уходящей секунды он жил с неопределенностью того, что случилось с его женой и детьми. Он беззвучно плакал и проклинал себя за то, что не разработал планы, не подготовился.
Доктор Хэмптон предупреждал его и советовал ему. Они сидели за угловым столиком в "Голодном Сэме", пока доктор Хэмптон набирал ложкой куриный сотангон в свой рыхлый, влажный рот. Он говорил, глядя на суп, и прихлебывал его, посасывая с ложки.