Но чувства голода почти не было. Только в груди и под ложечкой что-то ныло тупой и слабой болью, и эта боль была так нова и неожиданно-легка, что почти забавляла.
Слесарю с вечера долго не давала уснуть одна навязчивая мысль, и теперь она вернулась, копошилась в голове, настойчиво требуя разрешения.
Так как новый не пьет, то для него на седьмой день все может уже кончиться. А они, трое, через неделю будут еще живы. Даже, пожалуй, почти здоровы. Нельзя же простую слабость и эту тупую, незаметную боль считать за болезнь?
Казаки молчали, но слесарю казалось, что они думают о том же. Лица у них хмурились, и глаза тревожно бегали с предмета на предмет, а в самой глубине расширенных зрачков застыло выражение вопроса.
И никто не решался спросить первый.
Губы трескались. Жажда чувствовалась почти все время, а наполненный водой желудок не так надоедливо ныл. Поэтому часто подходили к баку с водой и пили маленькими, осторожными глотками.
Слесарь грыз ногти. Ему казалось, что до начала голодовки он сам был лучше, и воля у него была сильнее, чем теперь. Ну, ведь нужно же спросить?
Старший достал книжку.
-- Давайте опять почитаем про герцогов.
-- К черту...
На прогулку не пошли. И никто не прикасался к коробке с табаком. От первой же затяжки тошнило.
Перед часом обеда по коридору несколько раз простучали шаги старшего помощника, потом рысью пробежал куда-то кухонный надзиратель.
Повара, мерно топая ногами, пронесли тяжелые котлы со щами для уголовных. В дверной волчок потянуло легким, едва уловимым запахом разваренной капусты.
-- Пожалуй, лучше будет все-таки, покурить! -- вслух подумал младший и потянулся было к табаку, но в это время коридорный загремел замком, дверь открылась, и старший надзиратель внес в камеру большую миску с супом.
Слесарь побледнел.
-- Ведь вам, кажется, ясно было сказано, что мы не будем обедать.
Надзиратель сделал извиняющееся лицо, но под седыми усами у него прыгала и прорывалась наружу хитрая усмешка.
-- Не могу знать. По приказу господина начальника... Приказано обед оставить в камере. А супчик очень хорош. Извольте посмотреть.
Старший казак нагнул голову на толстой бычачьей шее и, прищурив глаза, медленно пошел к надзирателю. Слесарь угадал его намерение и уступил дорогу, чтобы не облиться брызгами горячего супа. Но надзиратель быстро отступил назад, поставил миску на пол, у порога, и, выскользнув в коридор, захлопнул дверь. Суп остался.
На его поверхности плавали, купаясь в жирном наваре, мелкие листочки свежей петрушки и ломтики поджаренного докрасна луку. Из самой середины выглядывал большой кусок говядины. И все ото очень хорошо пахло.
-- Дьяволы! -- сказал слесарь, тщетно напирая плечом на крепко запертую дверь. -- Так вот они на что надеются?
Старший нагнулся над миской и сочно, со звонким, чавканьем, плюнул туда, прямо на говядину.
-- Вот вам! Ешьте сами...
Младшему почему-то было немного жаль, что его товарищ плюнул. Но рот у него самого наполнялся тягучей слюной, и как будто чья-то посторонняя рука сжимала горло, так что становилось трудно дышать. Тогда он подошел и тоже плюнул, и, когда нагибался, то от вкусного, бесстыдно заманчивого запаха жирного супа ему сделалось почти дурно.
-- Пусть так он и стоит здесь! -- решил слесарь. -- Будет видно, что мы к нему не притронулись.
До позднего вечера метались по камере. Заниматься не могли, потому что каждая прочитанная фраза сейчас улетала из памяти. Зато фантазия работала с непривычной рельефностью, и наяву грезилось что-то, похожее на лихорадочные сны.
Проходивший с поверкой младший помощник только взглянул в волчок и пошел дальше.
Суп остыл, подернулся некрасивой сероватой корочкой. Теперь от него почти не пахло, не должно было пахнуть. Но запах, острый и крепкий, все-таки стоял в камере, наполняя рот слюной и сжимая горло нервными схватками.
Торопливо разделись после того, как вся тюрьма уже совсем затихла.
Младший взглянул из-под одеяла и несмело сказал:
-- Хорошо было бы вылить это. Право, раздражает.
-- А ну! Пусть остается! -- ответил слесарь и почему-то очень рассердился на младшего, который опять спрятался с головой под одеялом.
Фитиль в лампе был привернут. Она горела неровно, и тревожно мигала косым язычком пламени.
Когда младшему сделалось очень душно, он откинул одеяло до пояса и, не поворачивая головы, скосил глаза на соседа. Слесарь, должно быть, уже спал. Ровно дышал и слегка посвистывал носом.
Направо старший казак часто ворочался, вздыхал тяжело и чесался. Пробормотал сердитым полушепотом:
-- Клопов опять развелось... Нужно будет заказать кипятку и выпарить...