― А как мы её назовем? ― обращаюсь я к Сергею, занятому описанием гнезда.
― ЗА? Зазноба! ― недолго думая предлагает он. ― Нет, лучше Земфира. А?
― Вообще-то, ЗА по своему жизненному сюжету на ТУ Земфиру не очень походит, ― говорю я, имея в виду известную пушкинскую героиню. ― Ей больше подойдёт что-нибудь гаремное, мусульманское. Например, Зульфия. Или негритянское... ― Я силюсь вспомнить африканское имя на З или, лучше, на За...
― Не будь буквоедом, ― поднимает голову от гнезда Сергей. ― ЗЗемфирАА ― есть З, есть А ― Зем-фи-ра! ― Он делает рукой пышный жест, ― это ведь так романтично!
― А что, пожалуй... ― соглашаюсь я. ― Не знаешь, чем эта женщина в следующий раз тебя ошарашит... Пусть будет Земфира.
Перекручиваю назад ленту, ищу конец протокола. Из динамика слышатся шифрованные фразы, потом ровная шипящая пустота, потом треск, громкие шарканья, снова пустота. И вдруг на весь лес раздается хриплое и истошно громогласное: «Серё-гааа! Сеерёооо-гааааа!» Мы оба вздрагиваем, морщимся, я нажимаю красную кнопку, потом хочу перекрутить назад и стереть весь этот шум, но передумываю. Пусть остаётся этот протокол нашего маленького открытия.
23. Прелести приполярного лета
Кожимское лето было в разгаре. Это чувствовалось не только по массовому появлению слепней и мошки, не только по настоящей дневной жаре. Наш участок выглядел теперь совсем иначе, чем весной. Полянки, желтевшие когда-то блёклой прошлогодней травой, буйно зеленели. На фоне сочного разнотравья яркими пятнами выделялись цветы. Фиолетовыми свечками возвышались борец и живокость, среди серо-зелёных пойменных ив совсем не по-северному полыхали огромными красными цветками пионы, которые на Урале называют марьиным корнем. Чуть ли не в каждом таком цветке можно было найти небольших жёлтых, с чёрными загогулинами на надкрыльях, усачей. Они уплетали мягкую цветочную пыльцу. Эти красивые жуки, сибаритствовавшие на жёлтой пыльце в окружении ярко-красных лепестков, придавали пионам ещё более экзотический вид. Глядя на них, нельзя было не вспомнить о том, что где-то далеко есть пышные и цветастые тропики.
Дягили, мощные всходы которых весной привлекали внимание своим сходством с пробивающим землю крепким кулаком, теперь развернули блёкло-белые зонтики на высоте полутора-двух метров. На зонтиках всегда собиралось множество всевозможных мух. Днём они роились вокруг соцветий, пили нектар, ползали, жужжали, а холодными ночами безжизненно висели тут же, на зонтиках, зацепившись за них закоченевшими лапками. По утрам, когда было ещё холодно, наши пеночки любили пастись на таких зонтиках, собирая беззащитных мух.
Дягили привлекали не только мух и пеночек. Однажды во время своего магнитофонного рейда я натолкнулся на слегка завядшие листья дягиля. Они были разбросаны по истоптанной траве. В центре этой площадки едва торчал из земли пенёк дягиля, рядом валялся его зонтик. Самого стебля не было. Первое, что пришло в голову ― срезал Сергей. Кому же ещё? А собственно, зачем ему этот стебель? Может быть, захотелось вспомнить детство, вообразить себя малайцем с духовым ружьём-сумпитаном? Почему бы и не впасть в детство на некоторое время да не поплеваться через трубу? Кто из нас не грешил этим в школе! Но у нас с Сергеем всегда при себе здоровенные ножи, необходимые при работе с сетями, а стебель обломан... нет, ― отгрызен! Господи, да это же медведь! Недаром же дягиль называют ещё медвежьей дудкой. В самом деле, и зонтик, и листья тоже откушены, а не обрезаны, кое-где видны следы зубов. След привёл к выворотню ели. На голой земле под выворотнем отчётливый отпечаток когтистых мишкиных лап. Маленького следа передней лапы не видно, он накрыт сверху большим следом задней, только следы от когтей двойные.
Нечего сказать, приятный сосед. Вот встретится сейчас ― что я буду делать? Кричать «уйди-уйди» и махать ножом? Несолидно. Наверное, скажу: «Миша, я тебя уважаю». А если это Маша, да ещё с Мишуткой? Видимо, не захочет она слушать мои признания. Хотя её-то, пожалуй, я уважаю больше, чем Мишу. Недаром таёжники не любят встречаться с медведицами: иногда они защищают своих детёнышей просто так, на всякий случай, особенно если вдруг, неожиданно, носом к носу.
Опять иду по следу. Ловлю себя на том, что озираюсь по сторонам и обращаю внимание на шорохи, которых раньше не замечал. Кажется, для беспокойства нет оснований: след один, притом зверь явно некрупный. Да и медведь сам по себе известный трус, особенно летом.