Поэтому Евгений Арцыбашев никогда ни словом не упрекнул Лену в супружеской неверности, хотя иногда принимался в своей обычной шутовской манере высмеивать ее избранников. Лена не сердилась, потому что, поднимая на смех ее очередного ухажера, муж чаще всего был прав. Более того, он никогда не начинал язвить до того, как интрижка жены подходила к концу, чтобы, как он однажды признался, не портить ей удовольствия.
Лена никогда не рассказывала ему о своих увлечениях, но неизменно оказывалось, что он в курсе всех событий. Как-то раз она даже рискнула проэкзаменовать его. Тогда за ней ухаживал ее инструктор по большому теннису, и она позволила ему один-единственный раз завлечь ее в гостиничный номер. Он был неплохим любовником, умелым и сильным, но с куриными мозгами, и Лена разорвала эту связь. Буквально на следующий день за ужином Цыба вскользь проехался по поводу “мускулистых атлетов с теннисным мячиком вместо мозгов”, и Лена, заинтересовавшись, принялась осторожно расспрашивать его. Евгений, естественно, сразу догадался, куда она клонит, напустил на себя таинственный вид, водрузил пальцы на чело, сосредоточился и выдал ей полный отчет о ходе развития ее последнего романа.
Лена приняла его информированность как данность, тем более что он не возражал против ее похождений, которые, кстати, случались нечасто. Было совершенно очевидно, что за ней присматривают день и ночь, но наблюдатели не лезли в глаза, не щелкали затворами фотокамер, а если даже и щелкали, то снимков ей никто не показывал. Ее бдительно охраняли как часть личного имущества банкира Арцыбашева, и ей пришлось смириться с этим точно так же, как она смирилась со всем остальным.
До недавних пор такое положение вещей вполне устраивало Арцыбашева, но потом появился Филарет. Евгений понял, какую совершил ошибку, приведя этого здоровенного зверя к себе домой, в ту самую секунду, как Юрий и Алена встретились глазами. С этого мгновения Евгений Арцыбашев лишился покоя. Он-то знал, чего ему стоило обойти Филарета в той давнишней гонке, и только такой теленок, как Юрий Филатов, мог этого не понимать. Он даже сопротивлялся какое-то время, отвергая авансы Алены, и Арцыбашев почти успокоился, но очень быстро выяснилось, что старый костер и не думал потухать – жаркие угли тлели под слоем пепла все эти годы. Никто ничего не забыл, и если Филарет какое-то время пытался держать себя в руках, то Алена совершенно сошла с ума и бегала за ним, как старшеклассница за поп-звездой. Правда, у нее хватило ума не вытаскивать все это на поверхность, не сбегать к милому в шалаш и вообще вести себя тихо, но Арцыбашев боялся, что это ненадолго.
Несколько раз Филарет сам пытался завести разговор на эту тему, безумно раздражая Евгения своей дурацкой честностью, которая порой казалась ему почти карикатурной. Кому, черт подери, она была нужна, эта его честность?! Во всяком случае, не Евгению Арцыбашеву. Цыба старательно уклонялся от серьезного разговора всякий раз, как Филарет пытался его затеять, и пока что это ему удавалось. Они стали реже видеться, но что-то не давало Арцыбашеву окончательно отпустить Филатова от себя – может быть, старая дружба, а может быть, что-то еще.
Он отдавал должное старинному другу и сопернику. Филарет действительно был честен и несколько раз пытался исчезнуть с горизонта, развалив древний любовный треугольник, который теперь, по прошествии стольких лет, принял совершенно немыслимую конфигурацию. Каждое такое исчезновение сопровождалось тяжелым объяснением с Аленой, подробности которого становились известны Арцыбашеву буквально через час. Цыба выжидал день-другой, давая голубкам помучиться, а потом принимал меры.
Принимать меры было несложно. Чтобы по-настоящему исчезнуть, нужно иметь опыт в делах подобного рода, определенные связи и довольно крупную сумму наличными. Ничего этого у Филарета не было, и всякий раз, как Арцыбашев садился в свой “ягуар” и ехал по знакомому адресу, Филарет оказывался дома – иногда спокойный, иногда злой, а иногда пьяный до неподвижности. “Привет, пропажа! – весело восклицал Арцыбашев. – Ты куда провалился? Я его по всей Москве ищу, а он дома водку пьянствует!” Пару раз ему казалось, что при этом он сильно рискует схлопотать по сусалам, но воспитанный Филарет, испытывавший к тому же чувство вины перед приятелем, которому наставил рога, так ни разу и не отважился выставить его за дверь.
Все-таки он был дурак, и манипулировать им было одно удовольствие.
Арцыбашев понимал, что играет с огнем. Филарет был грозным соперником, и, если бы в свое время он не свалял дурака, уехав в это свое военное училище и доверив собственную судьбу и судьбу Алены почтовому ящику, Лена Арцыбашева наверняка была бы сейчас Еленой Павловной Филатовой – однозначно, как любил говорить один знакомый Цыбы. Евгений всю жизнь боролся со своими комплексами и в конце концов избавился от всех, кроме одного: в присутствии Юрия Филатова он всегда чувствовал себя вторым номером. Тут не помогали ни деньги, ни общественное положение, ни стоявшие у камина латы. Он почти не сомневался, что в конце концов Лена попытается уйти к Филарету, а она была если не всей его жизнью, то, по крайней мере, ее большей и лучшей половиной. Умнее всего было бы избавиться от Филарета раз и навсегда, но Евгений не знал, как это сделать, и тысячу раз проклинал тот день и час, когда собственными руками выпустил этого свирепого джинна из бутылки.
Разумеется, ему был известен способ, с помощью которого можно было “запечатать” любого джинна. Не нужно было далеко ходить, стоило обратиться к тому же Стасу, который мало-помалу сделался правой рукой Арцыбашева, и передать через него энную сумму человеку по кличке Змей, чтобы Филарет раз и навсегда перестал быть проблемой. Но к этому были определенные препятствия. Во-первых, если бы Лена была дурой, Арцыбашев никогда не женился бы на ней. А поскольку она была умна, нечего было и думать о том, чтобы шлепнуть Филарета. С таким же успехом можно было просто отдать этому ублюдку жену, потому что после его безвременной кончины она бы обязательно ушла, и не просто ушла, а стала бы искать способ отомстить.
Во-вторых, у Арцыбашева были на Филарета свои виды, и именно это перевешивало его жгучее желание закопать в землю эту сделавшуюся ненавистной волевую физиономию с квадратным подбородком.
За всеми этими интригами, переживаниями и муками ревности Евгений Арцыбашев не забывал о делах. Он провернул несколько выгодных сделок, укрепивших не только его материальное положение, но и репутацию, и между делом все-таки пристроил Филарета инкассатором в свой банк. Помимо того, что тот оказался действительно неплохим инкассатором, ему отводилась немаловажная роль в плане, который начал складываться в уме Евгения Арцыбашева в тот, казавшийся теперь таким далеким, теплый день мая. По прошествии трех месяцев этот план мало-помалу приобрел четкие и законченные очертания настоящего произведения искусства, и Цыба жалел лишь о том, что этим достижением нельзя будет похвастаться – нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах. Разве что написать на эту тему мемуары и наказать родным и близким опубликовать их после смерти автора. Но какой смысл в посмертной славе?
В конце концов все было подготовлено. Разработанный план, вылизанный до мельчайших деталей, напоминал любовно вычищенный, смазанный и заряженный пистолет, лежащий в ящике стола: достаточно было лишь вынуть его оттуда, снять с предохранителя и нажать на спусковой крючок. Арцыбашев не торопился с этим: он знал, что ему укажут день, когда нужно будет выстрелить. Тем временем лето почти закончилось, и он, прихватив с собой Алену, улетел на Сейшелы. Там было тепло, там не было Филарета, и, что самое главное, десять дней купания в прозрачном море в окружении загорелых нимф, которые напрочь не признавали лифчиков, послужили неплохим прикрытием для визита в Женеву, который так или иначе было необходимо сделать для того, чтобы план сработал как надо. Лететь в Швейцарию прямиком из Москвы было небезопасно, так как об этом могли ненароком проведать те, кому знать этого не полагалось.