– Хватит, – сказал он. – Так ты достанешь машину? Сделаешь – двести баксов, считай, твои.
– Двести тугриков? – переспросил Михей. – Это, конечно, хорошо, только что-то многовато…
– Дело важное, – объяснил Арцыбашев. – И потом, секретность. Строго между нами. Только ты и я.
Ну, и еще Воробейчик. За деньгами приедешь ко мне на дачу. Знаешь, где это?
Он объяснил, как добраться до дачи, посоветовал взять лодку в деревне выше по течению реки.
– Не хочу, чтобы соседи тебя видели, – сказал он. – А так подплывешь на лодке – тихо-мирно, чинно-благородно, с удочкой, вроде ты рыбак… Коньячку тебе накапаю, денежки отдам… Заодно и проветришься, а то на тебе скоро плесень вырастет.
– Ох, Митрич, – снова с сомнением повторил Михей, – чего-то вы.., того.
– Двести баксов, – с нажимом повторил Арцыбашев.
– А триста? – спросил сообразительный Михей. Арцыбашев ухмыльнулся. Он спокойно мог пообещать этому кретину хоть триста тысяч, но тогда тот непременно догадался бы, что дело нечисто. Он был алкоголиком, но, кроме этого, он был еще и профессиональным охранником и мог запросто поделиться своими подозрениями с начальником охраны, а то и с милицией. Поэтому Арцыбашев резко погасил улыбку и спросил, немного подавшись вперед:
– А коленом под зад? За прогулы, а? За систематическое пьянство на рабочем месте и полное служебное несоответствие… Как тебе такой вариант?
– Да разве ж это вариант? – развел руками Михей. – Это ж чистое убийство. Тренировка, говорите? Ха! Это вы здорово придумали. Ладно! Говорите, когда?
– А машина?
– Да что машина! У брательника, у двоюродного, свой фургон – ну, вроде хлебного, что ли… Он, когда в отпуск уезжает, всегда его мне оставляет: подкалымить там, да мало ли что еще… В общем, есть машина, не беспокойтесь.
Арцыбашев, которому все было известно и без Михея, рассеянно кивнул и встал, собираясь уходить. Они условились о времени и месте проведения “тренировки” и расстались, довольные друг другом. И вот теперь, сидя на балконе своего особняка, Арцыбашев поджидал Михея, который должен был приплыть по реке.
Он как раз успел докурить сигарету и раздавить окурок о каблук своего высокого ботинка с приклепанной к носку стальной пластинкой, когда между темно-рыжими берегами появилось черное пятно. Арцыбашев бросил окурок за перила (привычка, за которую его постоянно пилила Алена), не спеша поднял винтовку и припал глазом к прицелу. Сквозь перекрестие река уже не так слепила глаза, и он без труда разглядел остроносую плоскодонку, в которой сидел вооруженный вместо весел кривым березовым колом Михей. Отсутствие весел говорило о том, что этот кретин попросту украл лодку, а значит, в деревне его никто не видел. Это была удача, на которую Арцыбашев не рассчитывал. Конечно, если бы плыть пришлось не вниз по течению, а вверх, Михей не добрался бы: он пытался отталкиваться своей дубиной от дна, но здесь было довольно глубоко, а в качестве весла его кол тоже выглядел весьма сомнительно. Лодка дрейфовала по течению боком, постепенно разворачиваясь кормой вперед. Михей ожесточенно орудовал дубиной, пытаясь направить ее к берегу, и сквозь оптический прицел было отлично видно, что он пьян как сапожник.
Некоторое время Евгений просто рассматривал его сквозь прицел, положив ствол винтовки на перила балкона. Дом был пуст, и участок был пуст, и соседние дачи, до которых отсюда было не докричаться, тоже пустовали по случаю буднего дня и сильного ветра, и на мгновение Арцыбашев ощутил себя всесильным. Он мог вершить судьбы, карать и миловать по собственному усмотрению, строить грандиозные планы и претворять их в жизнь. Он сознавал, что мыслит как маньяк, но знал, что, в отличие от маньяка, способен остановиться, когда цель будет достигнута. А сейчас, когда он вынужден действовать именно так, а не иначе, почему бы ему не получить от этого максимум удовольствия?
Грести толстым березовым поленом, сидя на скамье в плоскодонке, было неудобно, и Михей встал во весь рост, пытаясь нащупать своим бревном дно реки. Арцыбашев навел перекрестие прицела на его покрасневшее от натуги лицо, но передумал, побоявшись промазать, прицелился в грудь и нажал на спуск. Винтовка коротко подпрыгнула у него в руках, издав негромкий хлопок. Михей покачнулся, выронил свою дубину и схватился за левое плечо. Он все еще стоял, ошеломленно вертя головой во все стороны и пытаясь сообразить, что это его укусило. На мгновение их глаза встретились – во всяком случае, Арцыбашев готов был поклясться, что Михей смотрит прямиком в линзу прицела. Испитое лицо Михея исказилось гримасой ужаса – он понял, что происходит, и даже, наверное, заметил засевшего на балконе снайпера по блеску линзы.
Арцыбашев холодно улыбнулся ему и послал пулю по линии этого затравленного взгляда. Он словно видел этот призрачный пунктир, протянувшийся от его правого глаза к заплывшим глазам Михея, и пулю, которая двигалась вдоль него, как по нитке. Теперь он точно знал, что не промажет, и посланная им смерть точно нашла цель, ударив лишь немного ниже и левее переносицы, прямо в уголок левого глаза. Михей взмахнул здоровой рукой и кувыркнулся за борт. Взметнулись подсвеченные солнцем брызги, мелькнула вздувшаяся пузырем на спине защитная рубаха, и труп Михея медленно погрузился в воду.
Арцыбашев встал, тяжело опираясь на винтовку. Кожаная одежда негромко скрипнула, и кресло-качалка издало короткий скрип, и даже его усталые от непривычно долгого сидения в седле мотоцикла кости, казалось, заскрипели, выражая протест, но он заставил себя двигаться быстрее – нужно было спешить.
Через десять минут из ворот загородного дома выехал черный “ягуар”, за рулем которого сидел гладко причесанный, благоухающий дорогой туалетной водой, одетый в белоснежную рубашку и легкомысленный галстук банкир Евгений Дмитриевич Арцыбашев. Он курил сигарету и чему-то улыбался, глядя на дорогу.
Желтый “мерседес” пришлось бросить – в нем кончилось горючее, да и все равно он был слишком заметен. Выходя из машины, Юрий снял свою форменную куртку и отцепил от ремня кобуру, чтобы не бросаться в глаза на улице. Получилось не Бог весть что, но альтернативы не было. Он завернул кобуру в куртку, затолкал пистолет в глубокий карман брюк, скатал куртку в тугой ком и вышел из автомобиля, с удовольствием подставив ветру вспотевшее лицо.
На улице еще было светло, и Юрий от души посетовал на то, что летние дни так безобразно длинны. Раньше он любил лето именно за долгий световой день и ласковые неторопливые сумерки, но теперь ситуация в корне изменилась. “Темнота – Друг молодежи”, – вспомнил он старую поговорку и невесело усмехнулся.
Денег в бумажнике как раз хватило на такси. Таксист попался незнакомый, да и машина, судя по номеру, была совсем не из того парка, в котором недавно работал Юрий. Теперь, когда все так неожиданно, в одночасье запуталось и перевернулось, он вспоминал свою работу в таксопарке с умилением. Тогда все было просто и ясно и не надо было прятаться от всех на свете.
Он вышел из машины за два квартала до своего дома, решив, что полезнее будет прогуляться пешком и осмотреться. Конечно, оставаться на месте перестрелки означало попусту терять драгоценное время, давая противнику шанс перегруппировать силы и ударить снова, но побег сильно осложнил его собственное положение. Теперь его наверняка внесли в список подозреваемых, и возле дома могла поджидать засада. “Надо бы Цыбе позвонить, что ли, – с легкой досадой подумал он. – Объяснить, что к чему, сообщить, что это не я украл “бабушкино варенье”… Поверит? Конечно, поверит. Должен поверить, он же меня всю жизнь знает. Ну а если не поверит? Нет, если уж звонить, то из автомата – просто так, на всякий случай. Вдруг у него телефон прослушивается, и вообще, не стоит попусту рисковать. Так что позвоню попозже. Может быть, к тому времени удастся что-нибудь нащупать. Начать надо, конечно, с этого носатого… Как его – Воробейчик? Мешки отправлял он, и если уж он не в курсе, кто все это затеял, тогда не знаю… Но он наверняка в курсе, недаром все бегал вокруг, как курица, и просил не повредить упаковку. Еще бы! Если бы мы обнаружили это прямо там, в Мытищах, мы бы его, гада, самого в мешок упрятали…"