– Я сперва доем сандвич.
– Хорошо.
Артур присел за кухонный стол и с жадностью дикаря набросился на сандвич; челюсти его работали не хуже доброй молотилки. Теперь он не сверлил Роджера взглядом, а спокойно разглядывал его. Элен, отвернувшись от них, занималась своим делом: то ли что-то на что-то намазывала, то ли взбивала, а может, месила. Роджер подумал, что надо бы что-то сказать Артуру, но, конечно, не то, что хотелось бы сказать. Как-то раз, когда Артур пальнул из своего пугача прямо у него над ухом, и в другой раз, когда обслюнявленная ириска оказалась на меховой подкладке его перчатки, Роджер сказал несколько слов и самому Артуру, и его мамаше относительно детских проказ, что могло не понравиться Элен как свидетельство раздражительного характера Роджера или даже неприязни к ее дорогому сыночку. Сейчас был хороший момент, чтобы попытаться исправить такое впечатление, если оно у нее создалось. После недолгого размышления Роджер спросил:
– Интересно было сегодня в школе, Артур?
Артур помолчал, не столько, как показалось Роджеру, обдумывая, что сказать в ответ, сколько, подобно своему ученому папаше, анализируя, насколько правилен с точки зрения фонетики и синтаксиса вопрос. Наконец он ответил:
– Интересно.
– А какие у вас были уроки?
– Всякие.
– Ну, например?
– Как это?
– Арифметика была?
– Нет.
Какие уроки были сегодня у Артура, так до конца осталось невыясненным, потому что, расправившись с сандвичем, Артур подался к Роджеру и спросил:
– Сыграем в скрэбл?
Не успел Роджер прийти в себя, как Элен подхватила:
– Сыграешь, Роджер? Мне сейчас срочно надо вымыть голову, позже не получится.
И вот Роджер оказался в гостиной; а напротив него сидел Артур. Между ними стояла сапожницкая скамья – сооружение со множеством бесполезных ящичков и отделений, с круглой кожаной нашлепкой, на которой устраивал свой зад давно умерший последний мастер дратвы и молотка. На эту скамью водрузили доску для скрэбла, и игра началась.
– Я склонен думать, – с улыбкой сказал Роджер, – что ты, Артур, слишком сейчас возбужден, чтобы играть.
– Почему это я возбужден?
– Ведь эта игра, где надо подбирать буквы, составлять слова, чтобы набрать очки, довольно сложна, не так ли? Тут требуется сосредоточенность, ну и прочее.
– Знаю. Но почему это я возбужден?
– Разве ты и все твои друзья не собираетесь как-то там наряжаться, надевать маски и… идти веселиться?
– Угу!
– Ну так…
– Я не возбужден, – заявил Артур.
Приступив первым, Роджер вытащил из мешочка с фишками такой набор букв: А-И-И-О-У-У. Второй улов, несколько минут спустя, был не намного лучше: А-Г-Х-И-И-О-У. Артур же, долго и тщательно перемешивавший фишки, оказался удачливей и сразу же вырвался вперед, заполнив клетки на «С», «И», «Н», «Ь» и «Д», «О», «М» и «П», «О», «С», «Л», «А», «Т», «Ь». У Роджера возникло сильное желание очутиться как можно дальше от этого дома, но, поскольку невозможно было просто встать и уйти, он решил схитрить, если получится: сказать, что ему нужно срочно позвонить, а уж там и распрощаться. Он поставил «А» вместо мягкого знака в слове «ПОСЛАТЬ», набрав четыре очка.
– Теперь у вас двадцать девять очков, а у меня шестьдесят четыре, – хладнокровно подытожил Артур– Роджер вытащил еще одну «X» и «А».
Послышался шум приближавшейся машины, и Роджер мгновенно воспрял, предвкушая скорое свое избавление. Прошла одна томительная минута, Другая. Затем в холле вдруг раздался жуткий замогильный вой. Походкой лунатика на Роджера двигалось существо с плоским гуманоидным лицом и красными шарами на месте глаз.
– Слепой монстр-людоед с Марса! – проговорило существо легко узнаваемым басом.
Обняв подскочившего Артура, который отвратительно вопил от восторга, Эрнст опустил его на пол, снял с головы шелковый чулок и протянул любопытствующим маленькие красные яблочки, которые изображали глаза. Горячо поприветствовав Роджера, он мимоходом поинтересовался, что привело его в их края. Роджер рассказал ему заготовленную басню о том, что, мол, встречался за ланчем с известным романистом, который живет по соседству. Эрнст слушал его вполуха. Ему было совершенно все равно, чем и как живут другие, – удобное качество, что Роджер понял, когда однажды, живя уже неделю в Копенгагене, наткнулся на Эрнста и наплел ему, что оказался там проездом не то в Западный Берлин, не то в Афины. Заранее готовый отвергнуть возможное обвинение, что он перенял дурную американскую привычку, Роджер предложил выпить. Но ему не суждено было избежать унизительного разгрома от семилетнего мальчишки – попытка обмануть коварного соперника не удалась.
– Да что угодно, – ответил он, когда Эрнст спросил, что ему налить. – Ты ведь знаешь, я не слишком привередлив в выпивке. Налей немного виски, если есть. С водой, но безо льда. – Он уже хотел было подняться, как бы по рассеянности, как раздался голос Артура:
– Эй, мы же еще не кончили игру, вы что, забыли?
– А, да что там, – добродушно сказал Роджер. – Я уступаю. Ты выиграл.
– Отказываться нельзя. Нужно играть до конца. Правда, папуля, правда, мамуля?
И Эрнст, и Элен, похоже, были на стороне сыночка.
– Ладно, так и быть.
– Крепись, Роджер, тебе потребуются все силы, чтобы выдержать испытание, – сказал Эрнст и отправился на кухню. Элен продолжала расчесывать волосы.
Безо всякого интереса глядя на доску, Роджер увидел, как Артур заполнил клеточки, получив слово СЕЛИТР.
– Селитр? Что это значит?
– Вы знаете, все равно что се литр, то есть: это литр.
– Нет такого слова.
– Споримте, есть?
– Да уж, конечно, буду спорить.
– Ладно. – Артур открыл толстенную книгу, разумеется – толковый словарь, и скоро сказал: – Вот, пожалуйста. Селитр. Нитрат калия. Азотистое соединение…
– Чушь! С-е-л-и-т-р-а, вот как надо правильно произносить это слово.
Артур хмыкнул и торжествующе покачал головой:
– Посмотрите сами.
– Давай… Так ведь это же идиотский американский словарь!
– Так ведь мы же в идиотской Америке.
– Пожалуйста, Артур, не груби, – вмешалась Элен, перестав расчесывать волосы.
– Все равно он проспорил, – пробормотал Артур и перевернул крышку коробки лицевой стороной, где были написаны правила игры.
– Но… это слово означает совсем не то, что ты думал.
– В правилах ничего не говорится о том, что надо знать значение слова. Вы проспорили: а кто проспорит, у того вычитается пятьдесят очков. Так что у вас… минус двадцать один, мистер Мичелдекан.
Элен засмеялась.
Роджер вскочил так резко, что задел коленом доску и фишки разлетелись по комнате.
– Ох, виноват, я так неловок.
– Неловок! Не в том дело. Вы сделали это нарочно. Ты видела, мам? Он сделал это нарочно, правда же, мамочка?
– Не знаю, – ответила Элен. – Я не смотрела.
– Во всяком случае, это значит, что игре конец.
– И ничего не конец. Я помню, как лежали фишки.
– Мне кажется, Артур, что мистер Мичелдекан достаточно наигрался.
– Хорошо, хорошо, хорошо, – проворчал Артур. – Пойду одеваться.
Что ж, кое у кого любимая забава – внезапно исчезать; скоро он так и поступит, подумал Роджер, смотря вслед убегающему Артуру. Взгляд у Элен был усталый. Роджер прислушался, что там делает Эрнст, и услышал, как на кухне хлопнула дверца холодильника.
– Твой отпрыск на удивление смышлен, – сказал он с улыбкой.
– Да.
– Будущий гений, – сказал он и добавил если и без нежности, то во всяком случае спокойно: – Элен, милая.
– Что?
Роджер в жизни не робел и не колебался, и вот теперь он моргал, мялся, облизывал губы, но не мог выдавить ни слова. Наконец он сказал дрожащим голосом:
– В ближайшие выходные. Устроишь так, чтобы мы могли встретиться?
– Попробую.
– Не просто попробуй, дорогая, а обязательно устрой. Прошу тебя.
– Все, что я могу сделать, – это попытаться. Неужели ты не понимаешь? Если бы все зависело только от меня. Но об этом потом. Сейчас тут такое будет столпотворение; у меня забот полон рот. Но я правда сделаю все, что в моих силах, чтобы нам встретиться. Обещаю.