— Ты со мной? — сделав ударение на «ты», не разжимая губ и не поворачивая головы в мою сторону, спросил вдруг Хозяин.
В первую секунду я даже не понял, кому принадлежит этот голос.
— Литвиненко! — воскликнул горячечным шепотом.
— Ну и не суетись, — скосил он на меня глаза. — Иди на свое девятое и отдыхай, — и, не говоря больше ни слова, вернулся в купе.
Я услышал, как щелкнул запор.
5
«Командирские» показывали полночь, и если бы не солнце за окном, я мог бы подумать, что спал не более часа. Прислушиваясь к застывшему механизму, я с тоской прикинул, в какую копеечку влетит мне ремонт по нынешним временам.
Накануне я долго ворочался, прежде чем уснуть. Вначале в перестуке колес мне слышался мотив какого-то шлягера, затем — после короткой остановки поезда — ритм стал умеренным, пришел в соответствие с биением сердца, откуда ни возьмись, послышалась тягучая колыбельная, и я понял, что ухожу в мир грез…
Снилась мне зима. Будто вокруг — зелень, цветут деревья, а с неба сыплет розоватый (должно быть, подкрашенный солнечными лучами) снег. Снежинки ложатся на траву и не тают, а лишь покачиваются на стеблях, колышимых едва уловимым южным ветерком…
Сон ничуть не мешал мне делать весьма трезвые выводы, основанные на опыте и воспоминаниях: вероятно, он был не так глубок, и во власти Морфея находилось лишь тело, в то время как мозг наполовину бодрствовал. Не знаю, что пишет по этому поводу Фрейд, но мама как-то говорила, что зима снится к отпуску, а белый цвет — верный признак усталости. Не успел я подумать о маме, как увидел ее во сне: с большим медным газом для варенья она шла к дымящейся на краю сада плите. Здесь же была и Танька в школьной форме; она подходила к яблоням, срывала плоды, а ветки с остервенением обрубала секачом и швыряла в огонь. У плиты суетился Квадрат; каждый раз, когда мама отворачивалась, он норовил ущипнуть сестру, что доставляло ей видимое удовольствие. В кустах мелькала Мишкина панама, вскоре появился он сам с корзиной румяных яблок и стал бросать их в медный таз, поставленный мамой на огонь, будто в баскетбольную корзину. «Бом!.. бом!.. бом!..» — колоколом доносилось до меня, и больше — ни звука: ни маминых слов, ни смеха сестры, ни ударов секача о деревья… По эту сторону узорчатой решетки буйствовала весна, ни единой снежинки не падало вне огороженной территории, отчего и дом, и сад, и допотопная печь, и люди в безмолвном пространстве казались нарисованными на пасхальной открытке. Мне страстно хотелось туда, к ним, в сказочный уют знакомого подворья, но, повинуясь приказу Квадрата, я не имел права покидать укрытия и лишь наблюдал за происходящим в бинокль.
«Бом!.. бом!.. бом!..» — гудел колокол-таз.
Бодрствующий разум тут же анализировал сон: я отлично помнил эту подмосковную дачу. Наблюдение за ней было моим дебютом в УГРО. Правда, никакого снега тогда не было, стояло дождливое лето, и я восемнадцать часов кряду проторчал не в кустах, а на чердаке соседского дома. Операция увенчалась успехом: именно по моей наводке в нужный момент к даче подкатили сразу две «канарейки», и группа захвата без единого выстрела заполучила ее обитателей — женщину и двоих, как потом выяснилось, неплохо вооруженных парней. Третий пытался бежать во двор мимо моего наблюдательного пункта, но я, несмотря на строгие наставления начальства ни во что не вмешиваться, лихо спрыгнул с крыши ему на голову. Командовавший «захватчиками» капитан Рахимов налетел на меня, с непонятной яростью стал отчитывать за неподчинение, но вступился Квадрат, квалифицировавший мои действия как «вынужденные, направленные на предотвращение использования соседей в качестве заложников». Медали мне, правда, не дали…
Во сне же эту дачу населяли не преступники, а родные мне люди; тем не менее приказ о наблюдении никто не отменял и я был лишен возможности общения с ними. Изредка наклоняясь к рации, я выходил на связь с другими постами и шепотом докладывал о происходящем на объекте. Снег в ограниченном решеткой пространстве все падал и падал, и мамины босые ноги увязли в нем уже по щиколотку. На мгновение мне показалось, что под ее ногами — облако, сквозь которое просвечивает солнце, и что я вижу ее там, где она находится сейчас на самом деле — в раю. Но почему тогда вместе с ней здравствующие сестра и племянник?! Усмотрев в этой ностальгической акварели недоброе предзнаменование, я усилием воли заставил себя проснуться. Удары в колокол прекратились…
Профессор храпел, с головой укрывшись одеялом. Я обулся, достал из куртки несессер и, перед тем как пойти умываться, решил узнать время по часам на руке попутчика. Однако для того, чтобы разобраться в мудреном импортном циферблате, следовало обладать недюжинным воображением. Увлекшись, я осторожно повернул торчавшую из-под одеяла руку.
— А?! Что?! — Профессор вцепился в мой рукав и, с завидной проворностью сев на постели, вытаращил глаза: — Что вы собирались сделать?!
Я бесцеремонно вырвал руку и поднес к его глазам «командирские».
— У меня часы остановились, — объяснил презрительно, — и я хотел посмотреть, который час, по вашим.
Профессор нащупал трясущейся рукой очки на столе, но ждать, пока он разглядит свой хронометр, я не стал, перекинул через плечо полотенце и вышел.
«Интеллигент вшивый!» — сплюнул, подергав ручку туалета. Хотя в душе я понимал, что обвинять его в излишней мнительности не следует (принять меня за майданника нетрудно, если спросонья застать держащимся за браслет на чужой руке), — было обидно.
Из туалета вышли женщина с пятилетним мальчиком, которых я видел вчера на перроне.
— Не скажете, который час?
— Четверть девятого.
Я подвел стрелки «командирских», тряхнул кистью, и часы пошли — неизвестно, надолго ли.
Приведя себя в порядок, заглянул в тамбур (Кожаный Заяц стоял ко мне спиной и курил), забросил в купе полотенце и пошел по вагону: предстояло удостовериться, что моего клиента не уконтрапупили и не обчистили, пока я смотрел цветные сны.
Возле титана мятый проводник наполнял кипятком стаканы; было заметно, что вьетнамцы хорошо угостили его накануне. Балансируя и придерживаясь за стенку, он понес чай во второе купе, чем я не преминул воспользоваться. Одного взгляда в дверной проем оказалось достаточно, чтобы испытать «чувство глубокого удовлетворения»: клиент и его попутчик уминали сандвичи, очевидно, приготовленные из председательской колбасы.
«Едва ли Профессор догадается угостить меня завтраком», — подумал я и, сглотнув набежавшую слюну, спросил у «чрезвычайного и полномочного посла» МПС в 14-м вагоне о режиме работы ресторана.
— Якщо гроши е, так вин и ночью працюе, а грошей нэ-ма… — начал философствовать проводник, источая водочный перегар.
Аккуратно взяв его за лацканы кителя, я хотел призвать его к более конкретному ответу, но помешал вошедший в вагон пассажир с четырьмя бутылками пепси-колы: я сразу понял, откуда он идет, и потерял к проводнику интерес.
— Там пожрать есть чего? — спросил у пассажира.
— Навалом, — буркнул тот на ходу, то ли иронизируя, то ли всерьез.
Неизвестно, что меня ожидало в Киеве, и я рискнул пойти в ресторан: раз уж мой клиент позволил мне безмятежно выспаться в течение восьми часов, то пятнадцатиминутного отсутствия он попросту не заметит. К тому же поезд заметно сбавлял скорость, за окнами замелькали станционные постройки, и предстоящая остановка обещала утреннюю пробежку по перрону вместо изнуряющего перехода по заплеванным тамбурам.
Вернувшись в купе, я вынул из кармана куртки бумажник и демонстративно пересчитал его содержимое. Думаю, Профессор все прекрасно понял.
Станция была большой, поэтому можно было не спешить, а подышать сухим октябрьским воздухом. Вдыхая животом, я заполнял нижние отделы легких. Такое дыхание — специфика восточных единоборств. Вообще людям не свойственно прислушиваться к физиологическим процессам; годы же тренировок приучили меня чувствовать скольжение воздуха по позвоночному столбу, распределять его по различным органам в зависимости от нагрузок, точно направлять жизненную энергию. Я не стану неэкономично напрягать левую руку в момент удара правой; концентрируя энергию в кончиках пальцев ноги, например, машинально расслабляю все незадействованные мышцы. Заставляя ежеминутно контролировать энергообмен, «слушать» себя, Ким Чель добивался от меня автоматизма с такой настойчивой требовательностью, будто вдыхал в мой организм собственную силу. Он научил меня сохранять спокойствие в схватке, мгновенно приводить себя в состояние готовности и даже избавляться от алкогольного опьянения путем особой комбинации трех несложных дыхательных упражнений…