Хуже всего приходилось ослепшему бедняге, которому, естественно, оружия не доверили по вполне понятным соображениям. Если остальные хотя бы чувствовали успокаивающую тяжесть смертоносного металла в руках, то он был лишен и этого «допинга», лишь тоненько подвывая от ужаса в середине колонны и отчаянно вертя замотанной бинтами головой на все триста шестьдесят градусов. Слепец каждый раз верил, что именно вот эта стрельба не была ложной тревогой и клыки и когти чудовищной твари уже нацелены на его беззащитное горло… Порой Рою казалось, что невезучий уголовник уже сошел с ума: он беспрестанно бормотал что-то себе под нос, размахивал руками в перчатках, задевая рядом идущих, и было только вопросом времени, кто из озлобленных, взвинченных людей первым всадит в него пулю…
На миг Рою привиделось в темноте хода лицо матери, она улыбалась и манила его к себе. Он даже потряс головой, чтобы отогнать наваждение.
«Нужно идти вперед, там свет, — стучало в мозгу. — Там больше не будет этой темноты и этого ужаса…»
Уголовники уже не ссорились и не палили во все стороны. Они почти бежали вперед, стремясь обогнать друг друга.
— Не туда! — прохрипел Копченый перед очередной развилкой: связанные одной веревкой беглецы, как стадо, рванулись в один из ходов, волоча его, бешено упирающегося ногами за собой. — Не этот ход! Туда нельзя!
Рой снова увидел перед собой лицо матери и вдруг вспомнил лес, мертвецов в красных тюремных робах, свои галлюцинации…
— Капрал Гаал! — услышал он рык предводителя. — Остановить их любой ценой! Это приказ!
Слова команды будто отрезвили бывшего солдата. Ни слова не говоря, он ухватил за воротники комбинезонов ослепшего беднягу и Горбатого, с силой ударил их друг о друга, приводя в чувство, и уперся изо всех сил. Но все было напрасно: тупо прущие вперед уголовники, будто упряжка взбесившихся коней, легко преодолевала их с бывшим бригадиром усилия, равно как и сопротивление присоединившихся к ним товарищей. Повторялась недавняя история: четверо против всех остальных, и трудно было представить, что может переломить ситуацию. Можно было обрезать веревку, но тогда освободившаяся «упряжка» непременно погибнет. Тягучая одурь снова начала заволакивать сознание, Рой видел, как трясут головами его товарищи, и понимал, что на решение остаются считаные секунды.
И тут он вспомнил слышанную в детстве от дедушки историю. Это произошло с их дальними предками, осваивавшими дикую тогда территорию Великой Степи, которая теперь превратилась в пустыню. Упряжка коней, запряженная в фургон с переселенцами, понесла, и повозка вот-вот могла разбиться. Виной всему был один конь, не ко времени ужаленный оводом, но остальные, пытаясь повиноваться вознице, ничего не могли поделать. До края обрыва оставалось всего ничего, когда пращур Роя спас ситуацию, уложив из своего мушкета взбесившееся животное. Повозка была спасена, а вместе с ней беременная прапрабабка Роя. Одна пуля спасла весь их род.
«Мой род тоже обрывается на мне!..»
Гаал сорвал с плеча автомат, но тут один из уголовников, раньше шедший предпоследним, отпихнул айкра, бегущего рядом, и ударом ножа обрезал веревку. Равновесие почти восстановилось, а грохот очереди, выпущенной Роем в потолок, и посыпавшиеся осколки бетона позволили стряхнуть наваждение остальным.
— Прочь отсюда! — сорванным горлом кричал Копченый, и никто даже не обернулся вслед исчезнувшим в темноте уголовникам.
Капралу представлялось скользкое чудище, ломающее своими щупальцами заманенных им в ловушку людей, трещащие кости и рвущаяся ткань комбинезонов. Он был в одном шаге от того, чтобы тоже перерезать веревку и броситься назад. Не спасти товарищей — так отомстить за них коварной твари…
Он уже нащупал рукоять ножа, когда впереди замаячил тусклый отблеск…
Глава 15
Могучая река плавно несла к близкому океану мутные вздувшиеся воды, местами сплошь сокрытые под сломанными ветвями и прочим мусором — в верховьях, наверное, прошли обильные дожди, растерявшие силу по дороге и добравшиеся сюда, к устью, гнилой обложной моросью. Водяная взвесь пополам с туманом скрадывала противоположный берег и расстилающийся за ним лес. Если глядеть на морщинистую гладь, расплывающуюся в мареве в какой-то полусотне метров, казалось, что весь мир — плоский, как бумажный лист. Или того хуже — как его жалкий обрывок, плавающий в океане белесой мути. Что нет больше огромных городов, бескрайних равнин и высоких гор. Только бесконечное во всех направлениях сырое месиво, похожее на комок раскисшей в луже ваты…