– Мне повезло, – заметила Хелен, – что Алан сумел сразу вылететь. А потом повезло еще больше, потому что в Блумингтоне всю неделю идет конференция психиатров. Доктор Мейсон и доктор Нибур смогли приехать на машине.
– Я специалист по утрате памяти, – сказала доктор Мейсон.
– А я – по принуждению, – добавил доктор Нибур.
– Нужно поговорить, – произнес Ричер, глядя на Хелен.
Хелен с извиняющейся миной повела Ричера в приемную.
– Что-нибудь выяснили? – спросила она.
– Девчонку и четырех ребят завербовал их приятель по имени Джеб Оливер. Я побывал у него дома, но он исчез. За ним приезжал мужчина в автомобиле.
– Кто такой этот Джеб?
– Работает в одном магазине с девицей. Кроме того, помаленьку приторговывает наркотой. У него за домом амбар с хитрым замком на дверях. К тому же его фургон стоит в два раза больше, чем годовое жалованье служащего такого магазина.
Хелен молчала.
– Вчера вечером они все были под дурью, – продолжал Ричер. – Наглотались «спида», судя по тому, как девица выглядела сегодня. Тихая, как после амфетамина.
– Значит, Джеймс Барр связан с торговцем наркотиками?
– Не обязательно. Но возможно, один из них надавил на Барра по причине, о которой мы не знаем.
– Ставки растут, – сказала Хелен. – Что будем делать?
– Поедем в больницу. Пусть доктор Мейсон выяснит, не симулирует ли Барр амнезию.
Хелен Родин отправилась в больницу в своем «сатурне», усадив адвоката Алана Дануту на переднее сиденье, а Ричера – позади. Мейсон и Нибур поехали следом в «таурусе», который тем утром взяли напрокат в Блумингтоне. Все пятеро вышли на автостоянке для посетителей и направились к главному входу.
Григор Линский следил за ними. Его «кадиллак», тот самый, что мать Джеба Оливера видела накануне вечером, был припаркован метрах в пятнадцати от стоянки. Он набрал номер на сотовом, Зэк ответил после первого гудка.
– Солдат хорошо работает, – сообщил Линский. – Успел побывать у парня дома.
– Где сам парень?
– Под щебнем и новым асфальтом на Первой улице.
– Что происходит сейчас?
– Солдат с адвокатшей в больнице. С ними еще трое.
– Нам можно не волноваться?
– Вполне. Они должны попытаться, такие уж тут порядки, сам знаешь. Но у них ничего не выйдет.
– Вот и проследи, чтоб не вышло, – сказал Зэк.
В больнице пахло гниением, дезинфекцией, болезнью. Ричеру в больницах не очень нравилось. Он прошел к лифту за своими спутниками по длинному, залитому ярким светом коридору. Они поднялись на шестой этаж. Холл представлял собой голые крашеные бетонные стены плюс дверь из стали и армированного стекла, ведущая в проходной тамбур. Ричер предположил, что весь шестой этаж содержат за счет службы тюрем штата.
У стойки их встретил мужчина в форме сотрудника Бюро исправительных заведений. Каждый подвергся досмотру и подписал заявление об отказе от претензий. Затем появился врач и провел их в маленькую комнату для посетителей.
– Барр очнулся и пребывает в сравнительно ясном сознании. Мы пускаем к нему не больше двух посетителей одновременно.
– Сейчас у него сестра, – сказал врач и ушел.
– Я пойду первой, – сказала Хелен. – Нужно познакомиться и получить согласие на то, чтобы я его защищала. Затем, как мне кажется, с ним должна поговорить доктор Мейсон.
Все расселись. Каждый, видимо, понимал, что все будет тянуться долго и медленно. Ричер сел напротив Мэри Мейсон и стал к ней приглядываться. Она была слишком молода для эксперта, выглядела открытой и добродушной.
– Как вы работаете? – спросил он.
– Над заключением? Исхожу из предпосылки, что амнезия скорее настоящая, чем притворная. Повреждение мозга, повергающее человека в кому на сорок восемь часов, как правило, вызывает и амнезию. Потом просто наблюдаю за больным. Те, кто и вправду утратил память, переживают за свое состояние, стремятся вспомнить. Симулянты ведут себя по-другому, видно, что они сознательно обходят те самые дни.
– Довольно субъективно, – заметил Ричер.
Мейсон согласно кивнула:
– Мое дело – высказать собственное мнение.
– У него многое может выпасть из памяти?
– Как минимум несколько дней. Травму он получил в субботу, и меня удивит, если он вспомнит хоть что-нибудь после среды. А до среды будет такой же сумеречный промежуток, когда память работает избирательно.
– У него что-нибудь восстановится в памяти?
– Возможно, из сумеречного промежутка. Вспоминать дальше будет много труднее – он наткнется на жесткий барьер. Им станет миг, когда он заснул вечером последнего дня, который запомнил. Это типично.
– Он будет помнить то, что случилось четырнадцать лет назад?
Она опять утвердительно кивнула:
– Долговременная память не должна быть затронута.
В середине коридора открылась дверь, из палаты вышла Розмари Барр и направилась к ним. Она выглядела измученной и постаревшей лет на десять. Хелен Родин встала и пошла ей навстречу. Они остановились и поговорили вполголоса. Затем Розмари одна направилась к посту охраны. Хелен вошла в палату, из которой появилась Розмари.
Ричер обратился к Нибуру:
– Вам приходилось сталкиваться с таким случаем?
– С принуждением? А вам?
Ричер улыбнулся. Ему еще не приходилось разговаривать с психиатром, который бы не отвечал вопросом на вопрос.
– Много раз.
– И что?
– Доказательств серьезной угрозы обычно бывало больше.
– А угроза убить сестру не серьезна? Если не ошибаюсь, это ваше предположение.
– Сестру не похитили, не упрятали под замок. Он мог приказать ей уехать из города.
– Вот именно, – согласился Нибур. – Мы можем предполагать, что ему это запретили. Видимо, приказали оставить ее в неведении. Это говорит о том, что на него оказывали чудовищное давление. И о том, каким бессильным он оказался. Должно быть, его мучили жуткий страх, чувство собственной беспомощности и вина за покорность.
– Вам доводилось сталкиваться с нормальными людьми, напуганными до такой степени, чтобы поступить так, как он?
– Да, – ответил Нибур.
Воцарилось молчание. Данута вытянул ноги, открыл на коленях дипломат и занялся бумагами. Мейсон сидела с закрытыми глазами. Нибур глядел в пространство.
Хелен Родин вышла из палаты Джеймса Барра через четверть часа и направилась к остальным.
– Ваша очередь, – сказала она Мэри Мейсон.
Мейсон пошла в палату.
– Как он? – спросил Нибур.
– Слаб и раздавлен. Речь связная, но ничего не помнит. Не думаю, что он симулирует.
– С какого момента у него пробел в памяти?
– Не могу сказать. Он помнит, как слушал по радио бейсбол, но это могло быть на той неделе или в прошлом месяце.
– Дал согласие, чтобы вы его защищали? – спросил Данута.
– В устной форме. Он не может ничего подписать – руки у него прикованы к койке наручниками.
– Вы ознакомили его с обвинением и уликами?
– Пришлось. Он хотел знать, почему я считаю, что ему нужен защитник. Он допускает, что виновен.
Алан Данута закрыл дипломат и поставил на пол.
– Дело нельзя допустить до суда. Власти по собственной халатности превратили его в инвалида, а теперь еще и хотят припаять пожизненный срок? Когда он даже не помнит, что делал в тот день? Как он может себя защищать? Дело упирается в Билль о правах. Окружной суд, потом апелляционный, затем Верховный. Так и действуем.
– Я это не потяну, – сказала Хелен.
– Интеллектуально? Я о вас слышал другое.
– С точки зрения стратегии и тактики. И денег.
– С деньгами могут помочь ассоциации ветеранов. Мистер Барр служил своей стране. И служил достойно.
Хелен ничего не сказала, только покосилась на Ричера.
Ричер промолчал и отвернулся. «Неужели и это убийство сойдет ему с рук?» – подумал он.
– Существует и другая возможность, – сказал Данута.
– Какая? – спросила Хелен.
– Сдать вашему отцу кукловода. Лучше полхлеба, чем ничего, а кукловод – лучшая половинка.