— Нету ее, касатик, нету, — прошамкала она. — Ты кто ей будешь, начальник аль просто так?
— Муж я, вот кто.
— Муж! — удивилась старуха. — Он ищо болея, лекарства еще не готова ему.
— Вот я, какого ты черта! — взъерошился Никита. — Знаю про твое лекарство, ежель это правда, ешь сама его в три горла. — Он готов был разорвать старуху, лекарка нашлась, в ней он увидел причину скандала с женой. — Куда Алевтину дела?
— Никуда не девала. Мобилизация прошла, со двора во двор — всех на окопы. И ее тоже. Ищо вчера.
Он остолбенел.
— Куда-а?
— Касатик, а кто знает?
Вот как судьба распорядилась… Найдешь ли теперь? Уцелеет ли? А если удастся найти, как встретит, поймет ли, что мучается он? По своей дури мучается.
Возвращался Никита так же быстро, нервно всматриваясь в сторону вагонов: грузовиков еще не было.
Тем временем Федор Васильевич закончил работу с лопатами и пошел к Петру и Дмитрию. Готовы ли они к отъезду. Около двухосного вагона-коротышки, служившего кладовкой, Ковалев на примитивном верстаке напильником точил топор. У его ног валялось уже десятка два наточенных топоров.
— Поддается? — спросил Федор Васильевич.
— Потихоньку… — Петр смахнул ладонью с лезвия металлическую пыль.
— А где Даргин? Вещи укладывает?
— Мы давно уложили.
— Где же он?
Петр отвернулся.
— Наверно, скоро придет…
— Послушай, не темни. Что-нибудь случилось?
— Нет, Федор Васильевич, все нормально. С Танькой прощается. Вся столовая пока тут остается, ну и она тоже. Плакала все время.
— Где они?
Замялся Петр, провинившимся школьником взглянул на Уласова.
— К насыпи ушли, к воде. Они уже давно ходят.
— Как это — ходят? После работы, что ли?
— Ходят, и все. Когда как, бывает и после работы.
— Дмитрий опоздать может! Подойдут грузовики, сразу поедем, а он разгуливает!
Поведение Даргина возмутило его.
— Если кто спросит, скажи, скоро вернусь.
— Ладно, — ответил Петр виновато. «Может, не надо было говорить? Да ведь все равно узнает. Разволновался как…» Он долго смотрел вслед Федору Васильевичу, удалявшемуся в сторону железнодорожной насыпи. «Выбрал время загорать! Да и Татьяна хороша, курортница…»
Уласов поднялся по насыпи на путь; отсюда хорошо просматривалась широкая низина балки, заросший камышом ручей, вытекающий из бетонной трубы в насыпи, блестевшая круговина воды в зеленом обрамлении густого лещуга. Глубоко вздохнул он при виде степного покоя, словно наконец-то вырвался на желанный простор.
Несколько секунд стоял, оглядывая далекую, дрожавшую в мареве Терновую.
У воды в зарослях лещуга не было ни Дмитрия, ни Тани. Федор Васильевич в недоумении замер на месте, словно натолкнулся на препятствие. Он был так уверен: загорают они, купаются, что казалось невозможным представить болотце без них сейчас.
Он уже приготовился спускаться по откосу в обратный путь, когда обратил внимание на то, что в знойной тишине дня у подножия насыпи зашевелились разросшиеся кусты красной шелюги. Над тонкими ветками поднялся Дмитрий и медленно начал надевать рубашку на голое тело. Рядом с ним поднялась Таня, тоже обнаженная. Первым делом она начала встряхивать байковое одеяло от песка…
Замерло сердце Федора Васильевича, он не мог поверить в то, что увидел. Больно стало в груди, обидно неизвестно почему. Еще оглушенный первым впечатлением, он вдруг почувствовал стыд: забрался на насыпь, чтобы подсмотреть… Боясь споткнуться, он неслышно переступил через рельс, уже потом, когда из-под ног посыпался разворошенный песок откоса, оглянулся: путь давно скрыл его.
Возвращался он к вагонам расстроенный. Не представлял, как будет смотреть в глаза Тане, что скажет ей при первой встрече. Промолчать или заговорить о чем-то другом, только не об их отношениях с Дмитрием, было бы не по совести, но и говорить… Даргину он скажет, с того спросит, тут вопросов нет, а вот с Татьяной?..
Нормально работать Федор Васильевич уже не мог. Только упакует одну связку — десять лопат, как сразу же выскакивает торопливо за вагон, чтобы посмотреть, не идут ли. Увязал уже более пятидесяти штук, проверил, прочно ли, чтобы не рассыпались при погрузке и выгрузке, когда наконец увидел спускающегося с насыпи Дмитрия. Под мышкой он нес одеяло, а Таня шла по полотну железной дороги, намереваясь обойти вагоны, чтобы сразу попасть к столовой.
Дмитрий набычился, заметив неприязненный взгляд своего бывшего учителя.
— Остановись, — приказал тот. — Я ни о чем не спрашиваю. Знаю! — Он не мог спокойно говорить, ему хотелось кричать, чтобы этот олух осознал совершенное, но теперь кричи не кричи, ничего не вернешь. — Ты понимаешь, что натворил?! Ты черный рок семьи Шаламовых. То был Валька, теперь Таня. Она глупая еще, а ты что делаешь?