— Черт с тобой, с твоими побуждениями. Мне все равно, лишь бы нога поскорее зажила.
— Тебе все равно, а мне далеко не безразлично! — уже завелся Павловский. — Я прошу в акт мою фамилию не заносить. Вы тут между собой как хотите, а я ни при чем. Документ, не просто памятная записка!
Поморщился Карунный, вздохнул. Он встретил возвращавшегося Петра Ковалева с полевой сумкой в руках, достал тетрадь и вырвал из нее двойной лист.
Покончив с актом, Карунный предложил подписать его.
Бородулин, Уласов, Ковалев один за другим поставили свои закорючки.
— Вы не приготовили мне поручения? — спросил Павловский. — Я готов, Семен Николаевич.
— Отлегло? — взглянул на него Карунный. — Возьмите рабочих, нивелир, уточните отметки на нашем участке трассы. Многие изыскательские и проектные работы здесь ведутся одновременно со строительством дороги. Спешка. Нельзя допускать неточности.
— Ясно, Семен Николаевич. Инструмент в палатке, а как с рабочими?
Карунный взглянул на Даргина, на Ковалева.
— Вот они. Тем более не новички с вами будут, промеры дна реки вместе делали.
Петр Ковалев откровенно зевнул, ладонью закрыл рот. Дмитрий Даргин локтем толкнул его в бок:
— Пойдем?
— Куда? Рейку ему таскать или треногу?
— Землю ковырять, дурень! Нечего отираться тут.
Они постояли немного, словно в ожидании особой команды, потом, как на прогулке, медленно направились к своей канаве.
— Что делать, Семен Николаевич? Они не подчиняются!
Ковалев и Даргин услышали, оглянулись.
— В чем подчиняться? Кому? — через плечо, небрежно спросил Дмитрий. — Нам никто ничего не приказывал, это ваш разговор, а мы сбоку припека… — И по-прежнему вразвалочку пошел вместе с Петром.
— А военная дисциплина?! Забыли?.. За такое дело полагается… — вдогонку кричал Павловский.
— Успокойтесь… — перебил его Карунный. — Военная дисциплина не исключает внимательное отношение к подчиненным. Вы не знаете, почему они не хотят работать с вами? Жаль, следовало бы знать.
— Сейчас не до философских рассуждений, Семен Николаевич. Получается, без рабочих я должен уточнять отметки?
— Почему же, с рабочими. Но сегодня, вероятно, ничего менять не стоит, а завтра — посмотрим.
— Снять пару добросовестных человек с рытья выемки, и все! Тут и менять нечего.
У Карунного на щеках заходили желваки.
— Позвольте мне знать, кого снимать с рытья выемки и когда. В данном случае в советчиках не нуждаюсь.
— Отлично! Прошу извинить. Что же мне делать сейчас? Исполнять роль могучей землеройной машины?
— Эх вы… — Карунный горько покачал головой. — Могучая… Коли поступили в мое распоряжение, то нечего фыркать. Ройте выемку. Именно вам я напоминаю о военной дисциплине. Мой приказ прошу не обсуждать.
Павловский будто ком проглотил. Ему не терпелось наговорить грубостей: ведь его направил Гудков не землекопом, во всяком случае о роли рядового рабочего не было речи, а здесь Карунный как повернул? «Ничего, мы еще посмотрим», — утешал Павловский себя по пути к месту работы.
На ночь он лег в стороне от палатки и от рабочих, спал, уткнувшись лицом в сложенные накрест руки. Утром удивился: как лег, так и проснулся, — в той же позе.
Зачерпнул из деревянной бочки воды, умылся и пошел к выемке. Его окликнули. Глянул — Захаров машет рукой, дескать, погоди.
Пока тот дотащился, Павловский успел осмотреться. Многие рабочие уже приступили к рытью, кое-кто еще умывался. На участке бригады Бородулина возвышался Карунный. Солнце не взошло, но было светло от золотисто-белого неба; на его фоне распорядительный начальник участка казался темной живой скалой.
— Не могу без дела, вот какой грех, — сказал подошедший Захаров.
— За чем задержка? — взглянул Павловский на его обвязанную ногу. — Становитесь в выемку и копайте.
— Попробовал, да Карунный прогнал. Говорит, иди на более легкую работу, к тебе то есть.
— Ко мне?! С больной ногой… Да у меня целый день бегать надо…
— Чего не знаю, того не знаю. Сказал — иди, я и притопал. И еще сказал, людей с траншеи снимать не намерен, говорит, и так землекопов мало, а там, говорит, потихоньку как-нибудь…
«Совесть заговорила… — подумал Павловский. — Значит, отстранил от роли землекопа». Но тут же представил, что за работа с одним человеком, да еще с каким. Чуть ли не с инвалидом!..
Постоял, ругнулся в душе он и пошел в палатку за нивелиром и полосатыми рейками.
Помощник из старательного Захарова получился неважный. Стоять с рейкой и держать ее прямо он мог, но таскать… Заставить можно, ты рабочий, обязан, а Павловский за весь день не решился на такой приказ: жалел больного. Пришлось самому по десять раз пробегать по одному и тому же нивелирному ходу.