К вечеру он передвигался устало, ноги еле подымались над заросшими травой бороздами. «Нет, Карунный все-таки издевается…»
Он злился и еле дождался конца рабочего дня. Уже в темноте вошел в палатку, посмотрел на Карунного (тот был один), сел на табуретку.
— Семен Николаевич, так поступать со мной… нехорошо.
Карунный отодвинул ведомость работ, выполненных каждой бригадой.
— Вы о недостатке рабочих?
— Об этом тоже.
— Понимаю вас, понимаю, трудно. Скажите, если бы сегодня недосчитались шести — восьми кубометров вынутого грунта, это как? А они, шесть — восемь кубометров, вынуты. — Карунный постучал пальцем по ведомости. — Вынуты, потому что два человека были заняты на земляных работах, а не с вами, не с рейками.
— Значит, на завтра изменений у меня не предвидится?
— Нет.
Павловский, не моргая, смотрел на вздрагивающее пламя коптилки.
— Еще вот что, Семен Николаевич. Я все-таки в недавнем прошлом начальник строительно-восстановительного участка. Как и вы, на равных, так сказать.
— Что из того?
— А то, Семен Николаевич, что как коллега могли бы пощадить мое самолюбие. Заместителем своим взяли бы, еще что-нибудь придумали бы… Это по-человечески, по-доброму, а так получается у вас… как-то не так… Карунный еле сдержал себя.
— Самое, как вы говорите, «по-человечески, по-доброму» — это как можно скорее построить фронтовую дорогу. По-доброму и по-человечески по отношению ко всей нашей армии, ко всему народу. Судите, как вздумаете, мои вроде бы громкие слова. Но это так! Во имя этого ни перед чем не остановлюсь. Знаю, многие так же настроены. А что вы предлагаете? Придумать вам должность, пощадить ваше самолюбие… Эх вы!..
Он разволновался.
— Ладно, не стану распространяться. Не поймете, не почувствуете… У вас свое…
— Чурбан с глазами, судя по вашему определению.
Карунный пропустил мимо ушей его слова.
— Завтра возьмете одного Захарова. Будете заниматься отметками. До свидания.
Павловский тяжело поднялся с табуретки. Сдержанно кашлянул.
— До свидания.
Вечер был тихий, звездный. Он медленно побрел к трассе. Захаров обещал получить ужин на себя и на своего нынешнего начальника. Сейчас самое время поесть.
Бородулин работал без рубашки. Спина, грудь, плечи его были черными, с пылевидным налетом выступившей соли. Не снимал он только фуражку, отчего верхняя часть лба резко отделялась от лица своей белизною.
— Пламенем займешься, — сказал бригадиру подошедший Самофалов.
— Я уже обуглился, а угли не пылают, — Бородулин воткнул лопату в землю рядом с собой. — Зато удобно, пот сам высыхает.
— Куда уж как удобно. — Никита вздохнул. — Отпустил бы ты меня, друг сердечный, хотя бы на полденька. Альку, может, отыщу, жена все ж таки.
Не сразу ответил Бородулин. Он задумался, покачал головой, и это расстроило Никиту.
— С фронта, с передовой и то людей отпускают. Надо! Вот и отпускают. А тут, можно сказать, у порога Алька-то, а врозь. Ты каменный, что ль, не понимаешь?
— Все я понимаю… Обстановка знаешь какая? За два месяца построить дорогу! Все на учете, каждая рабочая лопата. Не обижайся, Никита, не могу. Иди к Семену Николаичу, пусть он решает. Все равно я без него в этом деле ни шагу.
Никита не обиделся на бригадира, прав он, что и говорить, поэтому пошел к Карунному, наперед зная, что начальник участка не отпустит в такое горячее время; шел скорее для того, чтобы окончательно увериться в невозможности отыскать сейчас жену. Через два месяца, когда стройка закончится, она сама вернется в Терновую, в свою временную халупу, а может быть, прямо в вагоны. В любом случае дальше Раздельной или Сыромятного ей деваться некуда.
Первоначальная уверенность в измене ни с того ни с сего растаяла. Все чаще стала грызть совесть, когда вспоминал худую, ставшую какой-то серой жену.
Как жить, если не отыщется она, если не вернется домой? У нее тоже характера, будь здоров, хватит, чтобы любой фокус выкинуть. Лишь бы живая была — вот главное, а то в горячей суматохе всякое может случиться. Вон Захаров на ровном месте чуть без ноги не остался, хорохорится мужик, а напрасно, подождал бы, когда рубец зарастет, а он: само пройдет, побольше рубцы у людей заживали… Сказывают, под Губкином немецкие самолеты на трассу бомбы бросали. Не попадет ли Алевтина в такой котел? Избави боже…