За день до отъезда вернулся Федор Васильевич. Здоровье не радовало, поэтому он не мог ехать с рабочими. Посоветовался с Карунным, и оба решили, что к строителям он приедет, как только поправится. Пока следует пожить в деревне, в Луговом.
В вагоне рядом с Дмитрием стоял Петр. Он сказал Федору Васильевичу все, что надо было передать матери, теперь смотрел на своего бывшего учителя и думал, как осунулся он, постарел.
Оттеснив Петра, в дверях встала Алевтина, ей хотелось в последний раз взглянуть на Федора Васильевича.
— Пиши! — крикнула она, хотя об этом говорили еще при погрузке.
Уласов грустно улыбнулся.
За Алевтиной в вагонном полумраке поднялся со скамейки Никита, на прощание он приподнял над головой фуражку.
Поезд ушел. Федор Васильевич взял Таню за руку и повел, как маленькую.
До Лугового они добрались за неделю. По селу шли не торопясь, часто останавливались, чтобы Таня могла отдышаться. Глубоко вросшими в землю стояли дома; когда-то они казались высокими, красивыми. Улицы были узкими, с желтыми выгоревшими полянами травы, не выдержавшей летнего зноя. Сельский клуб, ранее красовавшийся своими стройными колоннами на площадке парадного входа, походил сейчас на старинный, никому не нужный особняк.
— Мама!.. — вырвалось у Тани, когда она вошла во двор.
Катерина выскочила простоволосая, с мокрыми по локоть руками: она готовила корм поросенку. Торопливо вытирая руки о передник, шептала:
— Неужель!.. Дочка — а…
Федор Васильевич молчаливым свидетелем встречи стоял рядом.
— Как же ты обдумала, домой-то? Господи, радость какая! — Катерина то целовала мокрые щеки Тани, то смотрела в ее виноватые глаза. — Письма нету… На почту бегала, если не письмо, ну так, может, позвонют, вроде бы телеграммы от тебя…
— Мама, ты знаешь… У тебя будет внук.
Катерина отшатнулась, чтобы дочь была виднее.
— Ты что-о?..
Суровым, неприступным стало ее лицо.
— Ты… всурьез?.. От этого небось?.. — Голым локтем с приставшими шариками распаренной пшеницы она указала на Федора Васильевича.
— Нет. Все равно считай меня замужем. Даргин.
Застонала Катерина. За нею в дом молча поплелась Таня. Присутствовать при дальнейшем объяснении с матерью Федор Васильевич посчитал неприличным. Он вышел на улицу и увидел: маленькая согбенная старуха, его бывшая хозяйка, Мотылиха, у которой он квартировал, прильнула к окну.
— Нехорошо! — рявкнул Уласов.
Мотылиха вздрогнула, постояла будто приросшая к окну, долго не поднимала глаз.
— Нехорошо, хозяйка, подглядывать.
— А-а, это т-ы, Хфедор… А я просто так… Думаю, Катерина дома, что ль…
— Дома, но делать тебе здесь нечего. Ты не знаешь, где Дарья Ковалева?
— У себе, куды ж понесет нынче? Праздник у нас.
Федор Васильевич закинул за спину вещмешок, еще раз глянул на согнутую в три погибели старуху. Ох и любопытна!
В доме Катерина внимательно посмотрела на дочь, не выдержав, шагнула за порог, заглушая рыдания. В сарае, за высокой плетневой загородкой для поросенка, она уткнулась лицом в поленницу. Ее пальцы срывали встопорщенную кору с дров, к щекам и шее липла крупа древесной червоточины…
Выйдя на двор, она заметила Мотылиху. Старуха погибала от неудовлетворенного любопытства, она стояла за углом сарая, лопушистый подсолнух скрывал ее вытянутое лицо.
— Бабка, ты чего? — насторожилась Катерина.
— Ничего, милашка… — завертела головой та. — С праздником пришла к тебе, с престолом. Дочка, говорят, приехала. Сама видала, как она шла…
Катерина вытерла щеки заскорузлой ладонью, позвала:
— Танька!
Та появилась на пороге уже переодетая в ситцевое домашнее платье, ставшее тесным.
— Вот она, приехала. Видишь, бабка, и не простая какая-нибудь, а тяжелая приехала. Поняла? От Митьки Даргина. Он теперь наш зять, поняла? У нас мальчонок будет, Валькой назовем, Шаламовых фамилию ему оставим, будет как его покойный дядя…
Мотылиха крестилась и отступала к калитке под напором Катерины.
…Казалось, расспросам не будет конца. Дарья не отходила от Федора Васильевича, она узнала, во что одет ее Петр, в какой обувке работает, чем кормят рабочих, где они спят, сколько человек в бригаде. Обо всем расспросила Дарья, но хотела знать еще больше, она боялась упустить хотя бы малую подробность.