Притерпится — и нисколько не холодно и даже не больно. В такие минуты ему хочется, чтобы у окна появился Митька Даргин. Почему надо отгонять его? Вовсе не надо. Он виноватым считает себя, вот и приходит. Так и разозлить нехитро, а когда разозлишь, тогда совсем не дождешься, знает Кучеряш его. Без Митьки ему лучше не будет. Да и вообще, как это — без Рыжего или без Митьки? Хорош он все-таки, этот Даргин. Ну просто так вот смотреть и смотреть на него, и сам вроде бы где-то рядом, не такой, конечно, как он, а все же… Приятно, в общем. Надежно, если рядом Митька.
Вот, вот, опять… Чуть шевельнется — и больно, больно-то как! Будто внутри позвоночника ворочают горячим рашпилем. О господи… Когда же это кончится! А докторша еще говорит, что нерв живой… На черта он сдался, этот нерв! Да какой же он живой, если горит все, если терпения из-за него нету! Ноги все равно не шевелятся, живой он или нет. О боже… Будь ты проклят, этот патрон! Сколько из-за тебя… всего… И винтовка! Обрадовался поначалу, по своему недомыслию, настоящее боевое оружие достал, а зачем оно, зачем?! На зуб, что ль, винтовку класть! А парашютиста немецкого во всем Луговом никто ни разу не видал. Некого стрелять, некого! А Кучеряш винтовке обрадовался, патрону… Для чего выкрал? Дурак толстобрюхий, осел длинноухий… О боже… Ну, за что такая мука! Чем он хуже Петьки Рыжего или Митьки Даргина? Верно мать делает, что гонит от окна Митьку. Дразнить, что ль, приходит? А развеселить теперь все равно не удастся. Ему-то что, ему все можно. А приходит, торчит, даже пытается разговаривать руками. Гнать тебя надо! Отовсюду гнать, не только от окон. Если б не ты… Ну, если б не ты!..
Всегда был зазнайка зазнайкой. И в школе, и на бригадном дворе. Готов быков загнать, лишь бы ехать впереди, лишь бы едкую пыль глотали другие, но не он. Форсит! Красавца на все Луговое из себя строит. И сеструха туда же, как увидит его, так рот разевает… Гнать! Правильно мать делает… На глаза он совсем не нужен. Человека без ног оставил, гляди, и сеструху покалечит. Не посчитается, что она, хотя и оформилась, как девка, а еще в школу ходит. На все способен. О-о боже, да когда ж утихомирится хоть немного…
Замрет Кучеряш, перестанет дышать, смотришь, отлегнет. Кого он обманывает? Боль не становится легче, а он затаивается.
Вот бы выследить эту боль в человеке и вообще во всех людях да и прихлопнуть. Зацукал же однажды Хролюка. Считай, как прихлопнул. Можно было бы и не выслеживать, а не мог удержаться. И правильно сделал, потом все село спасибо говорило. Правда, Хролюк на бригадном дворе чуть было не пришиб Кучеряша оглоблей, да промахнулся. Куда ему с кривой рукой; сильная она, да кривая, как дуга окостенелая. Но как озверел тогда!
Все Луговое, сколько помнит Кучеряш, всегда выращивало табак. Листья получались жирные, большие, как у лопуха. Их собирали, развешивали в сараях. Висели они долго, и мальчишки даже прятались за них, когда играли в войну. Эти листья обычно шли на самосад. А большинство отвозило табак на станцию. Там сдавали и сразу же, на приемном пункте, получали деньги. Ну, иногда приходилось грузить в вагоны, чтобы скорее довезти до табачной фабрики. Эта работа была не в счет, за нее не платили, это делали из-за уважения к приемщику, чтобы не обвешивал, чтоб не тянул с расчетом.
Больше всех сдавал Хролюк. Он, как инвалид труда, как покалеченный на колхозном поле, оголял окостенелую руку и шел в правление. Ему давали пару быков. Он укладывал огромный воз из свежих, только что собранных листьев и отправлялся на станцию. Избави бог, если задерживали быков. Шум подымет, до самого района гвалт донесется. Листья сохнут, вес теряют, а платят за вес, кто этого не знает, за вес денежки дают, всегда орал он.
Так было из года в год. А прошлым летом приемщик на станции завернул первую же подводу с табаком. Откуда? — спросил. Из Лугового. А-а, говорит, из Лугового мне и даром не надо, не только деньги еще платить. С песком, говорит, возите, чтоб весу побольше, в лаборатории на фабрике все известно.
Какой песок, откуда? — брались за головы в каждом дворе Лугового. На этот песок лично Кучеряш никогда не глянул бы, но вот разговоры… Сколько раз видел, как Хролюк выгребал из речки мелкий-мелкий песок. И никогда Кучеряш не задумывался: зачем это? Копается, ну и пусть себе. А когда по селу пошли разговоры, тут-то он и вспомнил. Но ведь песок сверху листьев табака или снизу не положишь, все равно приемщик заметит…
Пришел Кучеряш к Хролюку, мать послала за хлебной закваской, а он во дворе песок… жарит. Кучеряш остолбенел. Жарит песок! Справа и слева кирпичи лежат один на другом, между ними дрова горят, а сверху большой железный лист, а на нем ровным слоем песок. Хролюк ворочает его, мешает, чтоб каждая песчинка прожарилась, аж язык высунул. А сухой песок, он ведь острый, колется, но это Кучеряш уж потом подумал, на другой день. Дал Хролюк закваски, а Кучеряш тут же решил: прослежу. Для чего это — жареный песок? Чтоб в глину добавлять? Чепуха, а то он не видел, как глину с песком и навозом мешают, чтоб котухи обмазывать. Туда всякий песок годится, не только жареный. Ну, а еще-то для чего?