А утром рано поступил приказ: отходить.
Заря осветила землю красным, как на пожаре, светом. По пустынным улицам поселка шли молча. На последней улице возвышалась примерно такая же стена, только без деревянной надстройки, вся из кирпича. А ведь, может быть, до вчерашнего дня был дом… На первом этаже в пустом оконном проеме обвис, пытаясь перевалиться на улицу, красноармеец. Его автомат валялся на тротуаре, а рядом с автоматом слабый утренний ветер надувал вылинявшую безжизненную пилотку.
Первое, что подумал Федор Васильевич: значит, недалеко от этого дома были немцы. И сразу заработало воображение. Он уже определял, как немцы пытались обойти их, как вот в эти утренние минуты мог быть пленником или по меньшей мере оказаться в окружении, а скорее всего трупом, как и этот солдат, оборонявший дом. Он не собирался отступать, иначе бы не бросился на улицу, на немцев. Лишь осколки бомбы, разбившей дом, остановили его… И он уже никогда не узнает, что стало с этим домом и со всем поселком, какими дорогами завернет война. Не благодаря ли ему капитан нашел возможным прислать на помощь трех минометчиков? В равной мере нужда в помощи была и здесь, и тогда этот солдат мог бы остаться живым и шел бы теперь по земле, лелея в душе мысль о скорой расплате с фашистами.
Федор Васильевич, наверно, слишком часто оглядывался.
— Без тебя управятся! — услышал он возбужденный окрик Шевченко, взводного. — Специально люди оставлены.
А он и не подумал, что будет с этим солдатом, когда поселок займут немцы. Люди оставлены… Им несладко придется, немцы быстро раскусят, что поселок пуст. Впрочем, на новой позиции остаткам батальона тоже не приготовлен рай. Не известно, хватит ли времени, чтобы окопаться как следует.
От чего ушел, к тому пришел. Подымается над поселком узкое деревянное возвышение на каменном фундаменте, сквозными глазницами следит за Федором Васильевичем, откуда бы он ни посмотрел на стену, будто укоряя и за солдата, что повис тогда в оконном проеме, и за поселок, который так и не удалось в тот раз отстоять от немцев. И за Бориса Позднякова. И тот солдат, и Борис никогда больше ничего не увидят. А он вот, Федор Васильевич, жив…
«Зачем тебе нужны поселки, и тот и этот!» — отбивался он от навязчивого фронтового воспоминания и от мысли, что ни на какой восток отсюда не уедет. Свернул на первую же улицу, какая пролегла в сторону отрывистых паровозных гудков. Там — станция, вокзал, поезда, оттуда можно уехать хоть к чертям на кулички.
Впервые за то время, пока блуждал по поселку, он встретил на улице живую душу. То был старик в синей истрепавшейся сатиновой косоворотке, поверх которой на худых плечах болталась распахнутая телогрейка. Он собирал на улице палки и щепки. В глаза Федору Васильевичу бросились его зеленые солдатские галифе, — какой-нибудь служивый отдал ему излишек. Обут он был на босу ногу в новехонькие, блестевшие лаком калоши, из которых торчали серые от пыли завязки кальсон. Приберегал, видно, старик новые калоши, пришел момент, и даже в сухой день нечего стало обувать.
Федор Васильевич поздоровался. Старик равнодушно поднял на него блеклые глаза.
— Здоров, — ответил он.
— На топку, что ль? — указал Федор Васильевич взглядом на щепки в его руках.
— А то чего ж, готовые. Немцы много шшепы наделали.
— Почему же тачки с барахлом не убирают с улиц? Все-таки ценность, имущество.
Старик покачал головой.
— Кому убирать? Ежель тачка брошена, значит, нема хозяв, где-нибудь около тачки закопанные. Много тогда закопали. Как мы потянулись из поселка, а он, поганец, так и налетел, как, скажешь, подглядывал. И давай, и давай… Кто уцелел, потом все равно ушел. Поселок совсем пустой. У меня вот сил не хватило, вернулся. Господи боже ты мой, — со стоном вздохнул старик. — Дом целый оказался, наполовину только разбитый, а так, слава богу, угол теплый есть, жить можно. Тебе квартеру, что ль? Приходи. Лопины в стенах заткнем, да как заживем-то… Приходи. Ты из этих, из строителей, ну — из участка? Тут все больше из участка ходют, станцию делать задумали, по-старому чтоб работала. Вон хата моя, совсем близко на станцию ходить, на работу то есть.
Глянул Федор Васильевич на его хату. Да где же эта половинка уцелевшего дома? Стоял один только угол с разбитым окном. На бесформенные руины будто специально были наброшены торчащие вкривь и вкось железные листы искореженной кровли.
— Спасибо. Я не из участка, я без работы еще, не знаю, как у меня получится.
— Без работы? — удивился старик и бесцветными глазами обмерил Федора Васильевича с головы до ног. — Это… совсем без дела?