Все ново для Федора Васильевича. Неизвестно, какой была до войны эта станция, но, судя по тому, что он прочитал, она уже не существует. Осталось лишь место, где была станция, лишь закопченные, издырявленные осколками скелеты вагонов, горы щебня и штукатурки вместо вокзала, — все как мрачный памятник пережитому под беспощадной многодневной бомбежкой.
Уже в сумерках у вагончика стали собираться люди, уставшие, немногословные, медлительные, будто полностью безразличные друг к другу. Больше всего было женщин с грубыми обветренными лицами, с ввалившимися глазами, чаще всего в мужских заношенных шароварах. Мелькнула знакомая фигура — Алевтина. Среди этих женщин она выглядела королевой, стройная, в юбке в обтяжечку, губы подкрашены, на голове белая косынка, из-под которой игриво выброшена вьющаяся прядь. И — взгляды, все больше в сторону Федора Васильевича. Вот для кого предназначалась и эта, в обтяжечку юбка (переоделась, конечно, после работы), и кокетливая прядь, и возбужденная веселость на лице. «Нет, Алевтина, — подумал он, — не старайся».
Мужчины курили, что-то озабоченно обсуждали, кое-кто пытался балагурить с женщинами, но получалось неуклюже, с усталой ленцой, скорее по памяти о своей мужской принадлежности, чем из интереса.
— Кто Уласов Федор? — выйдя из вагончика на порог, выкрикнул коренастый мужчина в черной расстегнутой спецовке. Он обвел взглядом толпившихся людей. — Новенький кто?
— Есть такой, — шагнул Федор Васильевич к вагону.
Многие повернулись в его сторону.
— Давай запрягайся, — добродушно кто-то похлопал новичка по спине.
— Не такой уж новенький…
А это — Алевтина, ее тоненький голос, немного насмешливый, немного укоряющий, а все же адресованный Федору Васильевичу.
— Будешь в моей бригаде, — протянул руку новичку коренастый мужчина. — Бородулин, бригадир, так и запомни. Какая профессия у тебя?
— Военная. Повоевал, потом учителем поработал, военное дело преподавал…
— Я не отдел кадров и не поп-батюшка, нечего исповедоваться, — показал, улыбаясь, Бородулин белые зубы. Стоявшие рядом мужики засмеялись. — Что умеешь делать, рукомесло какое?
Федор Васильевич задумался. На самом деле, что он умеет?
— Ладно, потом разберемся. Завтра, Уласов, для начала пойдешь косить камыш в пойме. Косить умеешь?
— На это я способен.
— Ну, тогда совсем хорошо. Значит, на камыш. Утром сбор здесь, понял?
— Ясно. Товарищ Бородулин, можно обратиться? У меня с жильем…
— Знаю. Пойдешь со мной, определю.
Сквозь толпу, расталкивая людей, к Бородулину пробиралась Алевтина.
— Пойди сюда, — схватила она бригадира за рукав и потащила в вагон.
На ступеньках вагона появился другой бригадир и начал выкрикивать фамилии — наряд на завтра.
Мужское общежитие размещалось в длинном сигарообразном вагоне, поставленном в конце станции у семафора. Федор Васильевич никогда не бывал в таком жилье. Узкий вагон, низкая крыша, голова едва не касалась ее покатой поверхности. Когда проходил вдоль длинного ряда железных кроватей, ему казалось, что этот потолок специально опущен, чтобы люди побыстрее легли на свои кровати, чтобы не разгуливали здесь после работы. Посреди вагона стояла железная печка.
Свободная кровать оказалась как раз напротив входа. Нехорошо, конечно, да что было поделать, и за это спасибо, не на улице, не под открытым небом. Он сразу же лег спать, как только Бородулин показал ему место. Было уже темно, и он уснул быстро.
Утром у вагона ему вручили косу и длинный брусок, плоский и шершавый, прямо-таки с наждачной поверхностью, сказали — косу точить, когда затупится. Еще сказали, что с ним будут работать женщины, они свое дело знают, так что в надзоре начальства не нуждаются.
— Это кто же при нас в роли начальства поставлен? — повернулся Федор Васильевич к Бородулину.
— Ну, ты не совсем, конечно, начальством будешь, — таил Бородулин в глазах издевательскую улыбку, — а вроде петуха.
— Спасибо. Удружили…
— Ладно, какое там спасибо, — скалил зубы Бородулин. — Мы все понемногу петухи, ну и тебя не хочется обижать…
Черт-те что! Ни одного часа не работал, а уже стал предметом насмешек. Среди женщин, которые должны идти на заготовку камыша, Федор Васильевич увидел Алевтину.
— А это зачем? — показал он Бородулину на Алевтину.
— Как зачем? Работать… Попросилась в твою группу. Просьба трудящихся, мой дорогой, а трудящихся надо уважать… Счастливчик! — уже откровенно смеялся Бородулин.