— Слушай, Федор, давай вчерашнюю уговорим.
— Хозяйничайте без меня, — не повернулся он к просителю. — Я не хочу…
— Ну, гляди. Без упреков чтобы.
— Выпейте, чего там…
Вскоре он услышал, как забулькала жидкость в алюминиевой кружке.
Трудно сказать, сколько он спал. В темноте, в сонной тишине вагона вдруг раздался резкий стук в дверь.
— Откройте-е… — хрипел за дверью мужской голос.
— Какого черта!.. — крикнул кто-то из вагона и зашлепал босыми ногами.
Дверь открылась, в ее проеме замаячили две фигуры.
— Федьку вытащи… Новенького!..
— Чего-о?.. Я не носильщик… А-а, это ты, Никита… Ну и хорош, нализался.
— Не твое дело! Вытащи, тебе говорят…
Муж Алевтины — Федор Васильевич узнал его сразу, хотя голос здорово изменился, — наверно, хлебнул порядочно. Федор Васильевич начал одеваться. Он выйдет из вагона, там и объяснится…
— Вот что, Никита, проваливай потихоньку. Белым днем приходи да не забудь прихватить, а то лакаешь один.
Федор Васильевич подошел к двери.
— Ты куда?! — угрожающе повернулся к нему раздетый босоногий мужчина. — А ну, топай на свою постель! Боксеры нашлись… Завтра намилуетесь…
Действительно, какое объяснение получится с пьяным? Федор Васильевич опять залез под одеяло.
Было обидно, словно его обманули. Дурак ты, дурак, баба водила тебя за нос, а ты распустил нюни, поверил… «Продаетца пиво…» Чего тебе надо, коль оно продается любому, пожелавшему утолить жажду или просто поразвлечься? А ты принял за чистую монету. Инвалид, глянь на свою морду, чего ты хочешь, красавчик?..
Утром, когда он умывался, подошел Тимофей, парень чуть старше его, с крупным угреватым лицом.
— Слушай, холостых тебе не хватает, что ли?
— Да ну их к черту! — в сердцах выпалил Федор Васильевич. — И замужних, и холостых, кто их разберет.
— Ну, соображай…
«Осуждает», — поглядел Федор Васильевич вслед парню.
До работы он заглянул в пакгауз. Никита уже был на своем месте.
— Слушаю! — может быть, слишком бодро и независимо произнес Федор Васильевич. — Ночью вы мне что-то хотели сказать?
У Никиты — сиплый голос, тяжелый взгляд.
— Прибью… Встречу ежель ишо раз в своем подвале — прибью!
— Это вы Алевтине скажите, — бодрился Федор Васильевич.
— И тебе и ей скажу… На лекарство будете работать, ежель ишо раз…
Вот и все объяснение.
У штабного вагончика стояли рабочие и оживленно беседовали. При виде Федора Васильевича разговор прекратился, и он понял молчание.
— Привет! — кто-то издевательски-весело выкрикнул, когда он поднимался по лестнице.
Бригадир Бородулин был на месте.
— Ты чего? — спросил он, въедливо уставившись на Федора Васильевича. — После ночи не войдешь в свои берега?..
— Перестань!.. И ты туда же… Нынче не пойду на камыш, пошли кого-нибудь.
— Это правильно… Другого пошлю. Считай, договорились. Пойдешь с нами, железо будем ворочать.
Бородулин тут же отвернулся, словно забыл о Федоре Васильевиче. Он просматривал какие-то бумажки, одни свертывал и совал в карман своей черной изрядно поношенной куртки, другие клал на стол перед женщиной в плотном сером платке, и она тут же брала их, быстро просматривала и расписывалась на уголочке. Документация…
Мужчины работали недалеко от станции, за выходным семафором. Федор Васильевич удивлялся: сколько сбоку дороги железного хлама! В металлических нагромождениях виднелись вагонные колеса, насаженные на искривленные бомбами толстые оси, сплющенные скелеты сгоревших вагонов, изогнутые в три погибели рельсы, длинные, продырявленные осколками баки, танковые башни, железнодорожные стрелки с пустыми, без стекол окошками… Все побито, искорежено. Как видно, горячо было здесь.
— Вот эту крестовину! — командирски показал рукой Бородулин на сплавленные в единый узел несколько рельсов.
Сначала надо было освободить крестовину от навалившихся на нее вагонных обломков. С ломом в руке Федор Васильевич полез по кривым стойкам, за ним начал карабкаться Тимофей.
Вдвоем они сорвали с верхушки хлама покореженную боковую клетку от вагона, и она задребезжала, подняла пыль по откосу. Пришлось повозиться с колесной парой. Казалось, никакими силами не сдвинуть ее с нужной крестовины. Бородулин бросил Федору Васильевичу конец звенящей в воздухе цепи, он поймал, Тимофей тут же поддел этот конец под блестевшую мазутом шейку оси. Цепь натянулась. Все рабочие оставили свои дела и пришли на помощь.