Ребята вышли в коридор. Митька Даргин молча, про себя улыбался. Его улыбка была надменной, и Рыжий смотрел на него, как на огородное чучело, неуместно расхваставшееся прорехами с торчавшими из них со своей нищей смелостью соломенными пучками. Кучеряш распух. Он шмыгал покрасневшим носом, обиженно смотрел то на Митьку, то на Рыжего. «Я же для вас старался», — говорил его взгляд.
Рыжий был подавлен: как бы с ним ни поступили, все будет правильно. Дед Павел Платоныч в селе не отличался жадностью или чрезмерным богатством. Обижать старого человека, да еще как? Воровством! И это сделал Рыжий. И его дружки тоже. А военрук Федор Васильевич басит, старается… Мать тоже распыляет горячие слова за дверьми председательского кабинета. То он, то она, то вдруг все четверо. И как только понимают друг друга?
— Убегут! — взвизгивал Павел Платоныч.
— А если в сам деле… — воровато озирался Кучеряш в коридоре.
— Куда? Все равно отыщут, — безнадежно махал рукой Митька.
— Братва, что говорить будем? — подал голос Рыжий.
И тогда Кучеряш преобразился. Глаза его посуровели, кулаки туго сжались, даже волосы будто встопорщились на голове сильнее и стали колючей округлой щеткой.
— А че те надо? Че?! — подступил он к Рыжему, созревший для удара.
— Дак… спросют…
— Ну и пускай! Я потянул вас, я и отвечать буду.
— Перестань, Кучеряш. Я к тому… Сообща чтобы говорили, не вразнобой чтобы…
— А я об чем! — кипела у Кучеряша безжалостность к самому себе. — Я втянул. Одного пусть посадют. Зачем все-то…
Рыжий готов был броситься за Кучеряша в огонь и в воду.
— И-их, пара-зит! — вдруг донеслось из открывающейся двери. Вышла мать. Она плакала и сквозь слезы гневно смотрела на сына. — Все напишу отцу на фронт, вот обрадуется! Докатился до чего! Вернется с войны, он из тебя дурь вышибет…
Ее недавняя сдержанность, опасения за его судьбу — все исчезло. Рыжий догадался: кажется, пронесло.
Следом за матерью вышел военрук Федор Васильевич. Рубец на его израненной скуле от уха до рта лежал розовым жгутом. Рыжий не видел еще, чтобы он так выделялся.
— С голодухи умор-рю! — рявкнул он, обращаясь ко всем сразу. — Вечером все ко мне в военный кабинет. Слышали?! А сейчас… зерно возить. Немцы близко, а вы меду захотели… Дежурить по ночам будем. Поняли? Марш к своим быкам!
Поддергивая штаны, ребята опрометью бросились к выходу.
— Их занять надо, днем и ночью чтобы делом занимались. Да и польза чтобы… — слышался еще голос военрука в узком сельсоветском коридоре.
На бригадном дворе быстро запрягли быков.
— Как Федор Васильевич заорал! — блестели глаза Кучеряша. — Чтоб делом занимались… — смеялся он, усаживаясь в свой ящик.
Митька Даргин улыбался и приглаживал волосы. Весь его вид говорил, что он знает что-то особое, но до поры до времени не скажет. Ведь в сельсовете произошло почти что загадочное. Мало было сказано слов Федором Васильевичем, а как повернул все дело! Если б не он, то неизвестно, в какую бы сторону теперь направлялась вся троица. А кто приволок военрука в сельсовет?.. Вот почему Митька имел право так улыбаться и так молчать.
Было по-утреннему холодно. За селом они сбились в одной Митькиной повозке. Не могли додуматься, о каком дежурстве говорил Федор Васильевич. Но главное было не в том. Пронесло! И удивлялись, как им удалось выкарабкаться, и не могли сообразить, чем удалось утихомирить деда Павла Платоныча.
Вечером на пустом бригадном дворе в наброшенной на плечи шинели военрук Федор Васильевич ожидал возчиков. Проследил, как они поставили повозки (чтоб в один ряд! Во всем порядок должны соблюдать), как отогнали быков, и потом уж постучал пальцем по стеклу наручных часов.
— Полчаса в вашем распоряжении.
Они попытались выпросить хотя бы час — передохнуть после работы полагается! Федор Васильевич резко отрубил:
— Вам полагается быть в милиции, за решеткой! А вы еще вздумали торговаться…
Что ж, и за полчаса можно сбегать домой перекусить.
Федор Васильевич дождался их в школе, в военном кабинете. Поставил ребят перед висевшим на стене стареньким плакатом о караульной службе. «Часовой обязан…», «Часовой имеет право…», «Часовой несет ответственность…» Он поступал так, как, бывало, в армии; не игрушками занят со своими учениками, чтобы с самого начала они поняли это.
— Читайте, — военрук кивнул в сторону плаката.
Окна кабинета завешены байковыми одеялами — светомаскировка. Желтого приглушенного света керосиновой лампы хватало, чтобы отличить в заголовках одну букву от другой.