Честно говоря, дело, за которое мне пришлось взяться, представлялось мне вполне выполнимым. Я появляюсь возле станции метро «Василеостровская» с большим красным полиэтиленовым пакетом. Удостоверившись, что Игнатьев узнал меня, подам ему знак и направляюсь к припаркованной поблизости машине. Проверив, что за мной нет хвоста, доставляю Игнатьева к Гольфстримову. Вот, собственно, и все. Я не сомневался, что справлюсь.
Анна проснулась. До чего же красивая у меня жена, глаз не оторвать.
— Вставай. Вставай, Ив. Ты просил напомнить, что тебе утром надо по делу отлучиться. Обещал, что ненадолго.
— Сейчас, полежу немного рядом с тобой, и…
— Нет, я так не согласна. Ты мне нужен целиком и полностью. Не хочу, чтобы между нами путалось не сделанное дело. К тому же у нас сегодня генеральная уборка, хорошо бы привести наше жилище в порядок. Я рассчитываю на твою помощь, не разучился еще управляться с пылесосом?
Анна приготовила завтрак. Трудно было заставить себя смотреть ей в глаза, мне было ужасно стыдно. Пришлось сказать, что я скоро вернусь. Конечно, это было наглое и неприкрытое вранье, но выложить правду я не мог. Но не сомневаюсь, что Анна все поняла. Мы оба знали, что словами тут не поможешь.
— Хочешь, я пойду с тобой?
— Нет. Это лишнее.
— Я приготовила бутерброды.
— А вот это ты хорошо придумала.
— К ужину тебя ждать?
— Я позвоню.
— Не задерживайся.
— Разумно будет предположить, что замыслы противника ограничиваются намерением обвинить тебя в убийстве Игнатьева, — сказал отец. — На всякий случай, я приказал установить вокруг предполагаемого места преступления видеокамеры. Помни о том, что твои действия будут зафиксированы. Ни при каких обстоятельствах не бери в руки пистолет, который наверняка будет валяться возле твоих ног. Понял?
— Да. Но надеюсь, что дело до стрельбы не дойдет.
— Мы обязательно спасем Игнатьева. Но наши противники — хитрые ребята. Нужно быть готовым к самым неприятным сюрпризам.
— Я понял.
— Хорошо. Тогда начинаем.
Я вытащил из салона машины красный пакет и направился к газетному киоску. В толпе я разглядел Настасью, Островского, а потом и вежливого полицейского Петрова. Их присутствие успокоило меня.
Наконец, я увидел Игнатьева. Он нервно оглядывался, выискивая в толпе красный пакет. Я сделал шаг вперед и, удостоверившись, что он заметил меня, не торопясь, направился к машине, стараясь, не привлекать лишнего внимания. Игнатьев хотел взмахнуть рукой в ответ, но вовремя опомнился, опустил голову и пошел за мной, сохраняя дистанцию в десять метров.
Противника не было видно. Наверное, все дело в том, что у меня нет навыка оперативной работы. Ну и ладно. Надеюсь, что я участвую в подобном приключении в первый и последний раз. Я осторожно огляделся. Настасья заняла позицию возле моей машины, Островский сопровождал Игнатьева, отстав шага на три-четыре. Вот будет здорово, если я сумею запомнить мельчайшие детали происходящего, можно будет потом использовать личные переживания в работе над следующим текстом.
И вот я добрался до машины, открыл дверцу. Подошел Игнатьев.
— Здравствуйте, Иван, — сказал он тихо, стараясь не смотреть на меня. — Вы действительно считаете, что мне угрожает реальная опасность?
— Залезайте скорее, потом поговорим, — ответил я. — Быстрее, быстрее!
Игнатьев на мгновение замешкался, но приказ выполнил, а вот я забраться в машину не успел. Меня остановил непонятно откуда взявшийся Пермяков.
— Какая приятная встреча, — произнес он лишенным интонаций голосом и неуловимым движением вытащил из кармана пистолет.
Жаль, что я не успел закончить свою лунную дилогию, подумал я и закрыл глаза.
Дальше помню только, что кто-то рядом взревел диким голосом, а потом все смолкло. Выстрела не последовало. Я открыл глаза и увидел, что Пермяков лежит, уткнувшись лицом в грязную мостовую, а Островский, заломив ему руки за спину, надевает наручники. Чуть поодаль обнаружился внушительных размеров пистолет.
— Эти пижоны обожают «Вальтер», — усмехнувшись сказал Островский, подняв его, передернул ствол и поставил на предохранитель.
— А с этой что делать? — спросила Настасья.
Она подошла под ручку с какой-то женщиной.
— Ты, гад проклятый, еще ответишь за Михалыча! — выкрикнула женщина и плюнула в меня.
— У нее тоже «Вальтер»? — спросил Островский.
— Да, — ответила Настасья.
— Боже мой, кто-нибудь объяснит мне, откуда у противников такая любовь именно к этой модели?
— Иван, — сказала Настасья. — Дальше мы справимся сами, уезжайте быстрее.
Уговаривать меня не пришлось. Я метнулся к машине, и через пару секунд мы уже мчались по Среднему проспекту. До станции метро «Спортивная» мы с Игнатьевым не обменялись ни единым словом. Я не знал, что сказать. Каждый раз, обернувшись и пытаясь спросить: «Как дела?», я видел перед собой белую маску перепуганного до смерти человека. Мне показалось, что он, в некотором смысле, потерял способность не только здраво анализировать ситуацию, но и думать вообще. Ему нужно было время, чтобы прийти в себя. Да, честно говоря, и мне тоже. Не каждый день тебя пытаются пристрелить.
— Дружище, вы сможете самостоятельно добраться до «Горьковской»? — спросил я.
Игнатьев кивнул. Но я ему не поверил. Выглядел он отвратительно.
— Ладно, давайте обойдемся без этих глупостей. Отвезу вас к Гольфстримову сразу, сейчас посмотрю нет ли слежки и — вперед.
— Нет, — ответил Игнатьев. — Я справлюсь. Это же «Спортивная»? Остановитесь.
— Хозяин барин, — согласился я.
Наверное, он был прав. Очень часто панику можно победить, просто тупо выполняя инструкцию. Я с тревогой смотрел, как Игнатьев движется к входу на станцию, слегка заваливаясь налево, и понимал, что самостоятельные передвижения позволят ему быстрее прийти в себя.
Я осмотрелся. Слежки не было.
Глава 11
1
Вот и еще один пункт инструкции выполнен — мы на пути к Зеленогорску. Я с удовлетворением отметил, что пешая прогулка помогла Игнатьеву взять себя в руки. К тому же к нему вернулась способность думать и говорить.
— Что это было? — спросил он мрачно.
— Пустяки. Пермяков и Пугачев решили, что вас нужно убить. Но у них ничего не вышло. Не хватило сноровки. Считайте, что вы легко отделались.
Если бы я не был писателем, то не обратил бы внимания на возникшую паузу. Из общих соображений было понятно, как должен был бы строиться наш дальнейший диалог. «Не может быть! Не верю! Какая белиберда! С чего бы это они»! Но ничего подобного я от Игнатьева не услышал. Он сидел, низко опустив голову, и молчал. Я не психолог, но объяснение подобному поведению могло быть только одно — он знал, почему Пермяков и Пугачев решили его убить, и находил их действия оправданными.
Мои романтические представления о том, что нехорошо уничтожать писателей только за то, что кому-то не нравятся сочиненные ими тексты, столкнулись с какими-то неведомыми мне резонами. Я глубоко задумался. Неужели существуют ситуации, когда убийство представляется разумным не только палачам, но и самой жертве?
Мне стало любопытно. Если бы я сочинял текст про потерявших смысл жизни литераторов, то подобный психологический выверт, без сомнений, добавил бы моим героям объема и глубины. Но это в тексте, а в реальной жизни такой сюжетный ход практически исключен. Трудно ожидать, что не слишком удачливый писатель к тому же нелюдимый и коммерчески бесперспективный, мог вызвать столь сильную эмоциональную реакцию у… у противников. Впрочем, откуда мне знать, как работают у начальников мозги?