Но, взглянув на него, Герда почувствовала себя еще горше. Из-за оборванных, танцующих по ветру кружев выглянула красавица-Луна, ровным ликом волнуя мириады сердец. Ткачиха вздохнула, чувствуя влагу в глазах, прикрыла занавесью окно. Тутти перевернулась во сне, негромко тявкнула.
Была половина двенадцатого. Время идти к О’Сане пить чай. Герда поднялась, как сомнамбула, и, отложив шитье в сторону, отправилась туда, прихватив гостинцы и накинув теплый платок.
- Привет, детка, - ласково кивнула О’Cана. Она протянула среднюю левую руку к порогу и приняла от Герды печенье, испеченное еще в обед. Тремя другими верхними руками, состоящими из гибких сочленений, хозяйка сноровисто накрывала на стол, выставляя мисочки и горшочки, поправляя ложечки и чашечки, одергивая скатерть. Две маленькие, самых нижние руки, сложенные у сегментного живота, желтоватого в темных крапинах, неторопливо взбивали сливки в глиняной чаше пружинным стучком.
- Здравствуй, Сана... Как твой день?
- Присаживайся, - одной из рук гигантская богомолка без труда и без скрипа пододвинула к столу ореховую скамью, которую Герде было даже не приподнять.
- Смотрите-ка, что за вид. - Фасеточные глаза блеснули внимательно за толстыми линзами граненых очков. - У меня-то все нормально. Розы опять цветут и ругаются с георгинами. Вот лучше рассказывай, как у тебя.
Герда чувствовала сладостно-пряный, ошеломляющий запах роз, плывущий над садом и верандой. Такой аромат они источали примерно два раза в год; от него всегда щемило в груди, сердце билось неровно и часто.
Она вздохнула, усаживаясь на скамейку, опуская плечи и голову, прячась в шерстяной платок. Длинные соломенные волосы рассыпались по плечам, укрыли глаза.
- Да как-то... - она пожала плечами, неуверенно и беззащитно.
Хозяйка встревожилась.
- Ну здравствуйте, - сказала она, звякнув несколькими блюдцами и горшочками. - Что с тобой? Ответь толком?
- Да как-то все... - с трудом поежилась Герда, не зная, как начать.
О’Cана закончила со столом, уложила принесенные печенья в вазочку, уселась поудобнее в свое хозяйское кресло, возносясь к потолку, шесть рук сложив, словно шесть расходящихся от цветка лепестков. Жвальца ее, зелено-желтые, замерли внимательно, граненые глаза отражали тысячу скукожившихся, склоненных горестных Герд.
- Тоскливо, - уверенно, за гостью ответила она.
Герда кивнула, не в силах что-то еще сказать.
Хозяйка негромко кашлянула, пошевелив выцветшими крыльями на спине, и раздумчиво двинув усиками длинной в метр.
- Ну как же, - огорченно скрипнула она. - Еще недавно все было так мило. Так прелестно. Тебе подарили Тутти и навозный свет... Теперь ты тоскуешь. Я верно думаю, что ты хотела бы об этом поговорить?
Герда снова вздохнула. И кивнула едва заметно, не поднимая глаз.
Хозяйка аккуратно взялась за крошечную по сравнению с ней чашку, с протяжным всхлипом осушила за глоток. Нижние руки ее, тем временем, успели сделать два бутерброда со сливками и отправить меж подрагивающих, деликатно пощелкивающих жвал. Утолив таким образом голод чисто душевный, чтобы в беседе уже не отвлекаться, О’Cана взглянула на гостью еще раз.
- Ты давно была у Джимболо? - спросила она.
- Недавно, - ответила Герда, розовея, рукой теребя краешек платка. - Четыре дня назад. Но...
- Сколько ему стукнуло? - О’Cана была мудрой старушкой.
- Шестьдесят восемь.
- О-о-о. Значит, теперь он окончательно стар, - кивнула О’Cана, почесывая усиками сочленение головы со спиной. Воцарилось молчание. Собственно, это и был вердикт.
Герда вспомнила предпоследнюю встречу, месяц назад. Они лежали с Джимболо вдвоем, на веранде, в гамаке, который он так любил, и молчали, как обычно молчали после этого. Она уткнулась носом ему в плечо, и ощущала привычный запах густой шерсти, наросшей на морщинистую, толстую кожу. Подступившая старость чувствовалась в его запахи: к поту, впитавшемуся в шерсть и некоторой изначально присущей ей замшелости, сейчас примешивался глубинный вкус его большого, разгоряченного тела, идущий изнутри.
- Ты устал? - наконец-то спросила она, когда дыхание Джимболо стало более-менее ровным.