— Да, баас, я премного благодарен той даме, баас.
— Это ты правильно говоришь. А теперь тебе надо уразуметь, кафр, что ты не будешь больше хватать белых женщин за юбку. Не будешь?
— Не буду, баас.
— Прекрасно. А если тебе захочется, так в Шестом районе на Ганноверской улице шлюх достаточно. Их ты можешь хватать и за юбки, и за кое-что другое. — Он засмеялся и подмигнул Тощему. Друг, ох как мне не нравился этот Тощий. Он и смотрел на меня как-то нехорошо, — вы меня поняли?
— А ты знаешь, кафр, что с тобой будет, если тебя поймают опять?
— Разумеется, баас!
— А ты понял, что миссис Валери тебя спасла?
— Еще бы, баас!
— Теперь ты будешь хорошим кафром?
— Конечно, баас.
— Значит, о'кей. — И он встал и вышел.
Мне сделалось не по себе, когда он вышел. Да, сэр. Мне не нравится быть наедине с Тощим, тонкогубым ван Хеерденом. Ох как не нравится! Сержант — хороший человек, но он ушел. Я испугался. Я говорю вам, я насмерть перепугался.
Так вот, только сержант вышел из комнаты, Тощий сел за стол, будто он сам сержант. И он стал смотреть в папку и все время ковырял в носу, медленно так ковырял. Потом он отложил папку, взял карандаш и уставился на меня. А я сижу на самом краешке деревянного стула — как сейчас помню. Да, сэр. Все это мне не нравится.
— Имя? — говорит он.
— Джордж Вашингтон Септембер.
— Ты что, смеешься?
— Нет, сэр, это мое настоящее имя. Так меня окрестили: Джордж Вашингтон Септембер.
— Так ты Вашингтон? — спрашивает он и не смотрит на меня.
— Да, сэр. — Друг, я знаю подобных типов, и я их боюсь.
— Так-так. Где ты работаешь?
— Кейптаун, Си-Пойнт, Бэнтри-роуд, четыре.
— Имя хозяев?
— Не понял, сэр.
— У кого ты работаешь?
— У мистера и миссис Финберг, сэр.
И все это он записывает, медленно так записывает.
— О'кей, — говорит он. — Убирайся.
И он встает, и я встаю, и я вам нисколечко не вру, он вдруг меня бьет. Сильно бьет. В зубы — раз, другой, третий, может быть, четыре раза. Кулаком. И все время он приговаривает:
— Не… приставай… к белым… женщинам. Слышишь? Дерьмо. Держись… от них… подальше. Слышишь?
Я вам говорю чистую правду — этот ублюдок сильно меня побил. Когда он кончил, губа у меня рассечена и во рту кровь. Тут он схватил меня за шиворот и выкинул из комнаты. И вот, друг, это было хуже всего, потому что он порвал мне куртку. А это моя лучшая выходная куртка. Да, сэр, этот Тощий — настоящий ублюдок.
И вот я на улице и невольно оглядываюсь на полицейский участок. И я хмурюсь, — вы меня поняли? Потому что я образованный африканец, — вы меня поняли? Я кончил пять классов, а у моего дяди Каланги — диплом, и он совсем образованный, не то, что этот ублюдок Тощий. Он-то, наверно, тоже кончил пять классов, у него-то уж точно нет дяди с дипломом, и какое он имеет право меня бить? И я даже подумал, что лучше бы я действительно схватил эту белую даму за юбку, но как вспомнил об ее усах, так тут же понял, что не дотронулся бы до нее, даже если бы мне заплатили.
Я стоял и глядел на дверь участка, но тут вышел Тощий и заорал:
— Марш отсюда! Живо! Катись к чертовой матери! Ну!
— Слушаюсь, сэр, — сказал я, потому что не хочу больше неприятностей, — вы меня поняли?
Только дверь за ним закрылась, как я плюнул в его сторону, чтобы он не увидел, — вы меня поняли? Но все-таки я плюнул.
И вот я иду от участка и не дохожу до угла, как с другой стороны улицы меня окликает этот чертов Джанни Гриква. Я делаю вид, что не слышу, потому что, друг, с этим Джанни Гриквой неприятностей не оберешься. Он — цветной парень из Шестого района, и неприятностей с ним не оберешься, потому что он всегда одет щеголем, — вы меня поняли? Я немало слыхал об этом Джанни Грикве. Клянусь, друг, если бы его поймали, то уж наверняка бы повесили. Я как-то шел с дядей Калангой и встретил его — еще до того, как мой дядя попал под запрет, — так Джанни Гриква пытался всучить нам пилюли, от которых дети не появляются. Тогда дядя сказал мне, что это всего-навсего аспирин и чтобы я держался подальше от этого типа. А мой дядя образованный, и я всегда делаю, как он скажет.
Представьте себе, этот чертов Джанни переходит улицу, извиваясь между машинами как змея, и вновь окликает меня. Я опять делаю вид, что не слышу, потому что не хочу новых неприятностей, — вы меня поняли? Но я не могу убежать от него, потому что меня пошатывает после того, как этот ублюдок разбил мне губу.
— Как жизнь, Джорджи? — спрашивает он этак хитро. Он всегда говорит хитро, хотя я-то знаю, что он не такой образованный африканец, как я.