— Да, дядя. Меня не было дома, — говорю я.
— Я так и подумал, — говорит он и улыбается.
— Пойдем ко мне, может, выпьешь чашку чая, а? — говорю я, и он говорит «да», и это полный порядок, потому что в доме нет никого, потому что мастер Абель ночует сегодня не дома, так что кроме нас с дядей там никого не будет.
Я люблю моего дядю. Он очень хороший человек, да, сэр. Он очень хорошо говорит, и я люблю его слушать. Голос у него густой, низкий и приятный, и он говорит как образованный африканец, какой он и есть на самом деле. К тому же, он очень красивый африканец, — вы меня поняли? Разве что борода его мне не нравится, потому что если вы не понимаете, о чем он говорит, то вы все время смотрите, как его проклятая борода поднимается и опускается, и на вас находит усталость и сон. Но сейчас я не очень-то рад, что мой дядя в доме у Финбергов, потому что иногда от моего дяди неприятностей не оберешься. Как в тот раз — я вам об этом рассказывал, — когда ему пришлось уехать из Кейптауна из-за этих митингов, и вообще все, что он говорит, пахнет неприятностями. Или когда он ходил мимо того места, где находится наше проклятое правительство, с плакатом: «Уважайте достоинство всех людей». Я не очень-то знаю, что это значит, но это тоже пахнет неприятностями, — понимаете? И еще эта Нэнси сегодня спрашивала о нем и о его митингах. От этого будут неприятности. Друг, мне кажется, что я не слишком счастлив от того, что дядя в моем доме. Но он мой дядя и более образованный африканец, чем я, и я не могу сказать ему, чтобы он убирался, как сказал бы моей матери, которая всегда пьяная.
Стало быть, я отпираю черный ход своим ключом, и показываю дяде свою комнату, и прошу его сесть, а сам иду на кухню заваривать чай.
Я не буду вам врать и прямо скажу, что сегодня ночью мне не хочется слушать дядю Калангу, потому что, друг, потому что я чертовски устал от солнца, и тело мое болит, и мне хочется подняться наверх и, может, принять ванну в ванной мастера Абеля, а затем улечься и выспаться. Но всего этого я не могу сделать, потому что у меня дядя Каланга. Поэтому я завариваю чай, несу его в мою комнату и знаете что? Когда я вхожу с чаем, мой дядя уже крепко спит на моей кровати. Да, сэр. Крепко спит.
Мне приходится его разбудить, но, видно, он очень устал. Он трясет головой, но все равно улыбается и пьет со мной чай.
— Когда ты вернулся в Кейптаун, дядя? — спрашиваю я.
— В среду, — говорит он и пьет чай.
Друг, со среды прошло всего три дня, так откуда же эта Нэнси знает, что мой дядя в Кейптауне, а? Откуда она знает?
— Я очень устал, Табула, — говорит дядя.
— Да, дядя, я вижу, что ты устал.
— Я приехал из Порт-Элизабет, — говорит он.
— Из Порт-Элизабет? Почему? — спрашиваю я.
— Чтобы им было труднее меня найти. Мне пришлось уносить ноги из Иоганнесбурга, поэтому я сначала поехал в Дурбан, потом в Порт-Элизабет и потом сюда. Может быть, они меня ищут еще где-нибудь там. Но я так устал, Табула. Весь месяц я ездил с места на место. Я очень устал.
— А что ты собираешься делать здесь, дядя? — спрашиваю я, потому что не хочу неприятностей, а он мой дядя, и я должен все знать.
— Начну все сначала. Что еще остается?
— То есть что? Митинги и все такое?
— Вот именно. Митинги и все такое. Кто-то ведь должен бороться, Табула. Мы не должны сдаваться.
Друг, мой дядя такой грустный. Ужасно грустный.
— Да, — говорит он. — Многое нужно сделать. Скоро я организую митинг и хочу, чтобы ты на него пришел. Может быть, в четверг. Тебе скажут, когда и где это будет. И ты примешь, понял? Мы должны бороться против этих ублюдков. Бороться до самой смерти.
Я не очень-то слушаю, что он говорит, потому что мой дядя говорит, как усталый человек, ему просто нужно поговорить, — вы меня поняли? И мне совсем не нравится этот разговор о митингах и всяком таком. Да, сэр. А когда он говорит о смерти, я очень пугаюсь. Я до этого много раз думал о смерти, однажды даже до того, как мой дядя впервые сказал мне:
— Стоит отдать жизнь за то, чтобы твои братья были свободными.
Но я должен признаться вам, что я не хочу отдавать жизнь ни за кого, и я это сказал моему дяде, и он сказал, что мне должно быть стыдно, только я не мог понять почему, друг. Ну что с тобой будет, когда ты умрешь, а? Друг, вы знаете, я люблю спать, но я не хочу спать вечно, да, сэр. Я люблю просыпаться. А когда ты умер, может, ты просто мертвый, и, может, никакой добрый Иисус не возьмет тебя к себе. Что тогда? Что ты тогда будешь делать, а? Ничего. Так-то. Друг, это меня пугает. А, может, этот Иисус и есть, но, может, ты был таким плохим, что Он не захочет с тобой знаться. Что тогда, а? И, может, тогда дьявол Сатана схватит тебя и будет поджаривать, что тогда? Нет, сэр, я не хочу умирать, нисколечко не хочу.